Сергей Кара-Мурза

Красная армия —
часть народа
и часть народного хозяйства

 

22 июня 1941 г. Германия и ее сателлиты начали войну против СССР. Это была война нового типа, какой не знала Россия — тотальная война на уничтожение. Декларированные цели войны были полностью подтверждены практикой. Речь шла о ликвидации СССР как цивилизации и как страны, о порабощении (в буквальном смысле) ее народов и истреблении значительной части населения. Идея геноцида претворялась в жизнь на оккупированных территориях с удивительным хладнокровием¹.

На эту войну СССР ответил Отечественной войной. Это было столкно­вение цивилизаций с крайним напряжением сил. Война закончилась полным разгромом агрессоров примерно с равными потерями в живой силе СССР и Германии (1,3:1). Эта война была главным, полным и беспристрастным экзаменом всей советской государственности.

В этой статье речь идет о Красной армии, которая вела Отечественную войну непосредственно на поле боя. Армия — особая ипостась народа, в ней отражены важнейшие черты общества, которое ее породило и лелеет. Старшие поколения, пережившие войну, чувствовали свою армию, но плохо знали и понимали ее сущность (как и вообще “не знали общества, в котором живем”). Сейчас, когда целью военной реформы в РФ является искоренение именно сущности той армии, изменение ее “культурного генотипа”, ликвидация нашей общей безграмотности стала срочной общенародной задачей. Что будет сломано в нашей культуре и в нашем народе, если будет кардинально заменена одна из его важнейших ипостасей? Об этом не говорят, а ведь именно это — главное.

Пониманию истории и современного состояния общества помогает изу­чение тех больших технико-социальных систем, на которых базируется жизне­устройство народа. Эти системы служат институциональными матрицами общества². Сложившись в зависимости от природной среды, культуры дан­ного общества, доступности ресурсов и конкретного исторического выбо­ра, такие системы действительно становятся матрицами, на которых воспроиз­водится данное общество. Переплетаясь друг с другом, эти матрицы “держат” страну и культуру и более или менее жестко задают то пространство, в котором страна существует и развивается. Складываясь исторически, а не логически, институциональные матрицы обладают большой инерцией, так что замена их на другие, даже действительно более совер­шенные, всегда требует больших затрат, а может повести и к катастро­фическим потерям.

Одной из важнейших институциональных матриц России являются ее вооруженные силы. Как особая социальная общность, армия есть ипостась народа, а как большая технико-экономическая система — ипостась народного хозяйства. В этих двух планах и рассмотрим сущность Красной (Советской) армии.

Армия и народ

 

Как СССР стал воплощением России в XX веке, так и Красная армия стала воплощением, в новых исторических условиях, русской (шире — российской) армии. Советская революция не привела к слому цивилизационной траекто­рии России и культурного генотипа ее армии.

Это отмечали и ненавистники Красной армии, и те, кто ею восхищался. Осо­бенно примечательны слова тех, в ком оба эти чувства переплетались воедино. Еврейский поэт Яков Зугман пишет в таких внутренне противо­ре­чивых стихах:

 

На этой земле не воюют с быком,

Не носят ножей напоказ.

Спокойно, как раньше граненым штыком,

Владеют ракетой сейчас.

 

Беззлобно и просто за землю свою

Привыкли стоять до конца,

Но лишней кровинки не тронет в бою

Скупая жестокость бойца.

 

В войне выходящая из берегов,

До вражьих столиц доходя,

Россия, ты жить оставляла врагов

И пленных кормила, щадя.

 

В Красной армии не только сохранились и получили развитие типические черты российского войска. Исторически именно российская армия стала одной из важнейших матриц, на которых вырос советский проект, а затем и советский строй. В каком-то смысле армия породила советский строй. Вчерне советский проект был сформулирован на сельских сходах общинной русской деревни в 1905—1907 гг., но большая армия, собранная в годы Первой мировой войны, стала тем форумом, на котором шла доработка советского проекта уже в преддверии 1917 года.

В те годы российская армия превратилась в особый и исключительно важный социальный организм. Мировая война вынудила мобилизовать огромную армию, которая, как выразился Ленин, “вобрала в себя весь цвет народных сил”. Впервые в России была собрана армия такого размера и такого типа. В начале 1917 г. в армии и на флоте состояло 11 млн человек — это были мужчины молодого и зрелого возраста. Классовый состав был примерно таков: 60—66% крестьяне, 16—20% пролетарии (из них 3,5—6% фабрично-заводские рабочие), около 15% — из средних городских слоев. Армия стала небывалым для России форумом социального общения, причем общения, не поддающегося политической цензуре. “Язык” этого форума был антибур­жуазным и антифеодальным.

В тесное общение армия ввела и представителей многих национальностей (костяк армии составляли 5,8 млн русских и 2,4 млн украинцев). В армии возникли влиятельные национальные и профессиональные организации, так что солдаты получали большой политический опыт сразу в организациях разного типа, в горячих дискуссиях по всем главным вопросам, которые стояли перед Россией.

После Февральской революции именно солдаты стали главной силой, породившей и защитившей Советы. Вот данные мандатной комиссии I Все­российского съезда Советов (июнь 1917 г.). Делегаты его представляли 20,3 млн человек, образовавших Советы — 5,1 млн рабочих, 4,2 млн крестьян и 8,2 млн солдат. Солдаты представляли собой и очень большую часть политических активистов — в тот момент они составляли более половины партии эсеров, треть партии большевиков и около одной пятой партии мень­шевиков.

Долгая и тяжелая война соединила всю эту огромную массу людей в спло­чен­ную организацию коммунистического типа. А. А. Богданов, изучая впоследствии само явление военного коммунизма, большое внимание уделил влиянию уравнительного уклада воинской общины, какой является армия, на ход русской революции. Это влияние было большим, например в германской армии, но в России оно к тому же наложилось на общинный крестьянский коммунизм основной массы военнослужащих¹.

Очень важен был тот факт, что большая часть солдат из крестьян и рабочих, призванная в армию в годы Первой мировой войны, прошла “университет” революции 1905—1907 гг. в юношеском возрасте, когда форми­руется характер и мировоззрение человека. Подростками и юношами будущие солдаты были и активными участниками волнений, и свидетелями кара­тельных операций против крестьян. Говоря о прямой связи между революцией 1905—1907 гг. и гражданской войной, Т. Шанин пишет: “Можно документально подтвердить эту сторону российской политической истории, просто пере­числив самые стойкие части красных. Решительные, беззаветно преданные и безжалостные отряды, даже когда они малочисленны, играют решающую роль в дни революции. Их список в России 1917 г. как бы воскрешает список групп, социальных и этнических, которые особенно пострадали от кара­тельных экспедиций, ссылок и казней в ходе революции 1905—1907 гг. ...

Перечень тех, против кого были направлены репрессии со стороны белой армии, во многом обусловившие поражение белого дела, столь же показа­телен, как и состав Красной армии — двух лагерей классовой ненависти, и так же явно вытекает из опыта революции 1905—1907 гг.”².

Революция 1905—1907 гг. вообще оказала очень большое влияние на русскую армию как организм, обладающий “памятью”. Армия, состоявшая главным образом из крестьян, тогда молчаливо наблюдала конфликт власти с крестьянством, проложивший пропасть между государством и главным сословием страны. Член ЦК партии кадетов В. И. Вернадский писал в июне 1906 г.: “Теперь дело решается частью стихийными настроениями, частью все больше и больше приобретает вес армия, этот сфинкс, еще более загадочный, чем русское крестьянство”.

Русская армия перерастала нормы сословного общества вместе с крестьян­ством. И это вовсе не было лишь следствием созревания антаго­нисти­ческого конфликта между крестьянством и помещиками в земельном вопросе (хотя, конечно, земельный вопрос предопределял социальную составляющую конфликта). В начале ХХ века крестьяне отвергали сословное деление общества уже исходя из идеологических установок. Это отмечал Л. Толстой и красноречиво выразилось в наказах и приговорах крестьян в 1905—1907 гг.³

Этот процесс совпал со сдвигом к антибуржуазным установкам, которые резко усилились во время русско-японской войны. Коррупция промышлен­ников, снабжавших армию, и связанной с ними бюрократии, оттолкнула армию от всей правящей верхушки царской России. Эта коррупция, ведущая к подрыву обороноспособности России, оплачивалась большой кровью солдат и офицеров. Говоря в Госдуме о плачевном состоянии снабжения русской армии и флота как одной из причин поражения в японской войне, А. И. Гучков подчеркнул: “И этой бедной армии и ее начальникам пришлось вести две войны, войну на два фронта, одну с японцами, а другую с Петер­бургом, с Правительством, с Военным министерством. Это была мелкая, ежедневная, партизанская война, и, разумеется, петербургские канцелярии победили”.

Мнение, что правительство является врагом российской армии, так что с ним приходится вести войну (“на два фронта”), войну очевидно граждан­скую, укоренилось вскоре после поражения в русско-японской войне и потом стало привычным мотивом — причем даже в выступлениях политиков, стояв­ших на защите правящего класса. Армия становилась “красной”. Примеча­тельно, что А. Н. Куропаткин, военный министр в 1898—1904 гг., после Октябрь­ской революции (в возрасте 70 лет) пошел служить советской власти (на преподавательской работе), как и проектировщик первых русских линкоров, председатель правления Путиловских заводов академик А. Н. Крылов, ставший в 1919 г. начальником Морской академии Рабоче-крестьянского Красного флота.

Военных возмущало циничное корыстолюбие крупной буржуазии, которая, пользуясь войной, буквально грабила государство. Начальник Главного артиллерийского управления (в 1916 г.) генерал А. А. Маниковский писал, что русские промышленники во время войны проявили непомерные аппетиты к наживе и “безмерно обогатились в самую черную годину России”. За 3-дюймовый снаряд частным предприятиям переплачивали 5 руб. 49 коп., а за 6-дюймовый — от 23 до 28 рублей. Председатель Госдумы, один из лидеров партии октябристов, взял подряд на изготовление березовых лож для винтовок — и ему сверх самой высокой цены пришлось накинуть по рублю на каждую штуку, ибо “Родзянко нужно задобрить”¹. Можно понять, почему военный министр Временного правительства генерал А. А. Маниковский стал служить советской власти и во время гражданской войны был начальником снабжения Красной армии.

Таким образом, российская армия еще до 1917 г. сдвигалась к тем ценнос­тям, которые резко выделили Красную армию — к ценностям общины, отвер­гающей классовое и сословное разделение. Более того, эта община, уходящая корнями в русскую культуру, сильно ослабляла и межнациональные барьеры. Интернационализм официальной идеологии марксизма, принятой в Красной армии, в условиях СССР сделал ее уже специфически многонациональной неклассовой и несословной армией — первой и единственной в своем роде. Это расширило социальную и культурную базу армии, обогатило ее воинским опытом (и даже воинскими архетипами) множества народов СССР.

Февральская революция сокрушила государственность царской России. Либеральное Временное правительство сразу же нанесло сильный удар по царской армии как важнейшему институту старого порядка. 16 июля 1917 г. Деникин заявил в присутствии Керенского: “Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие... Развалило армию военное законо­дательство последних месяцев”. Как писал генерал А. М. Зайончковский, автор фундаментального труда о Первой мировой войне, “армия развалилась при деятельной к этому помощи обоих неудачных революционных министров Гучкова и Керенского”².

Понятно, что либерально-буржуазные политики, пришедшие к власти в результате Февральской революции, не могли не развалить армию царской России, как опору монархической государственности. Сам ее “культурный генотип” был несовместим с мировоззрением и цивилизационными установ­ками либералов-западников.

В этом плане особенно красноречивы действия А. И. Гучкова, ставшего военным министром Временного правительства. Он был очень близок к армии и имел высокий авторитет среди офицерства и генералитета. Тем не менее он, следуя логике процесса, давал распоряжения и приказы, разру­шавшие армию (например, только за март 1917 г. было уволено около 60% высших офицеров). Министр финансов и затем министр иностранных дел Временного правительства М. И. Терещенко впоследствии сказал: “Будущие историки, знакомясь с историей нашей революции, действительно с изум­лением увидят, что в течение первых ее месяцев, в то время, когда во главе военного ведомства стоял человек, который, вероятно, более всех других штатских людей в России и думал, и мыслил об армии, и желал ей успеха, поставил свою под­пись под рядом документов, которые несомненно принесли ей вред”³.

 

Октябрьская революция, которую буржуазные либералы восприняли как контрреволюцию (и в определенном смысле были правы), положила начало быстрому восстановлению и строительству государственности. Старая армия, практически прекратившая свое существование к осени 1917 г., была фор­мально демобилизована. Но хотя революция прошла в октябре под лозунгами классовой борьбы, советское правительство не пошло по пути укрепления “партийных” вооруженных сил, а сразу начало строительство регулярной государственной армии.

15 января 1918 г. СНК принимает декрет “О рабоче-крестьянской Красной Армии”, создаваемой на принципе добровольности. Этот принцип форми­рования был вызван тем, что война надоела народу и общественное сознание отвергало идею воинской повинности. Но весной 1918 г. началась иностранная военная интервенция, и ВЦИК ввел всеобщую воинскую повинность. Создан­ные на местах военкоматы вели комплектование армии. К концу 1918 г. в стране действовал 7431 военкомат. Важным шагом в становлении армии было введение в ноябре 1918 г. формы для военнослужащих, а в январе 1919 г. — знаков различия для командного состава. В сентябре 1918 г. был учрежден орден Красного Знамени, которым награждались за храбрость и мужество в боях. Все это говорит о том, что становление советской государственности и ее вооруженных сил произошло очень быстро.

Более того, советская власть быстро приступила к ликвидации всех иррегулярных вооруженных сил партийной окраски. Один из самых красноречивых эпизодов — ликвидация Красной гвардии. Об этой операции мы ничего не знаем из официальной истории — она никак не вписывалась в упрощенную модель классовой борьбы. В Петрограде Красная гвардия была распущена 17 марта 1918 г., о чем было объявлено во всех районных Советах с предложением всем желающим записываться в Красную армию. Как сооб­щала оппозиционная печать, начальник штаба Красной гвардии И. Н. Корни­лов был арестован¹.

Это и другие действия по “огосударствлению” революционного общества вызвали, конечно, сопротивление части рабочих даже в центре России. Так, наблю­дался отток рабочих из Красной армии. Как сообщает Д. Чураков, к середине мая почти все рабочие с петроградского завода Речкина, ушедшие в Красную армию, вернулись на завод, так как не хотели, чтобы остальные рабочие смотрели на них “как на опричников”.

Конфликт советской власти с рабочими не привел к разрыву — антисо­ветские восстания, приводившие к власти, как правило, эсеров и меньше­виков, быстро показывали характер власти, альтернативной Советам. Д. О. Чу­раков пишет, что “переход реальной власти в руки чуждых рабочим элементов охладил пыл многих рабочих”. Не менее важным было и четкое размежева­ние белых и красных в национально-государственном измерении. Вот вывод Д. О. Чуракова: “В условиях иностранного вмешательства рабочие начинают отказываться от своих претензий к Советской власти и постепенно сплачи­ваются вокруг нее. Совершенно очевидно, что большевики, державшие власть в центре, несмотря на свои интернационалистские лозунги, воспринимались рабо­чими как сила, выступающая за независимость и целостность госу­дарства”².

Весной 1918 г. против Советской России была начата иностранная интер­вен­ция, а за нею и гражданская война. Это была, как говорят, “война Февраля с Октябрем”. Для нашей темы важнее тот факт, что возникла Белая армия, противник Красной армии в гражданской войне.

В гражданской войне народ России раскололся не по классовому при­знаку. Очень важен для понимания характера конфликта раскол культурного слоя, представленного офицерством старой царской армии. В Красной армии служили 70—75 тыс. этих офицеров, то есть 30% всего старого офицерского корпуса России (из них 14 тыс. до этого были в Белой армии). В Белой армии слу­жили около 100 тыс. (40%) офицеров, остальные бывшие офицеры уклони­лись от участия в военном конфликте.

В Красной армии было 639 генералов и офицеров “царского” Генераль­ного штаба, в Белой — 750. Из 100 командармов, которые были в Красной ар­мии в 1918—1922 годах, 82 были ранее “царскими” генералами и офице­рами. Можно сказать, что цвет российского офицерства разделился между крас­ными и белыми пополам. При этом офицеры, за редкими исключениями, вовсе не становились на “классовую позицию” большевиков и не вступали в пар­тию. Они выбрали красных как выразителей определенного цивилиза­цион­ного пути, который принципиально расходился с тем, по которому пошли белые. Отвечая на обвинения “белых” однокашников, бывший начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Бонч-Бруевич писал: “Суд истории обрушится не на нас, оставшихся в России и честно исполнявших свой долг, а на тех, кто препятствовал этому, забыв интересы своей Родины и пресмыкаясь перед иностранцами, явными врагами России в ее прошлом и будущем”.

В своем развитии Красная и Белая армии пошли по разным, расходя­щимся социальным и культурным направлениям. Красная армия становилась товарищеской коммуной, изживая сословный дух, а Белая — возрождала и усиливала сословные и даже кастовые установки. За политическими катего­риями белого движения стоял социальный расизм — невозможность вытер­петь власть “низших классов”. Потому и писал Сергей Есенин о Белой армии:

 

В тех войсках к мужикам

Родовая месть.

И Врангель тут,

И Деникин здесь.

 

Поучительна книга И. А. Бунина “Окаянные дни”, которая была поднята на щит во время перестройки. Она дышит ненавистью к “русскому просто­народью” и его армии. В Бунине говорит сословная злоба и социальный расизм: “А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными черта­ми среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая...”. Это и есть самая настоящая русофобия¹.

Ненависть Бунина к вооруженному простонародью объясняется и тем, что армия традиционного идеократического общества очень болезненно пере­живает утрату авторитета верховной власти (как и остальные институты государства). В крайних случаях потери легитимности верховной власти такая армия быстро деморализуется и распадается — и для обывателя она представляет собой страшное зрелище. Распавшаяся армия приобретает черты “гунна”. Это и случилось с российской армией после февраля 1917 г. Социальный расизм Бунина не позволил увидеть, что “красноармейцы из русского простонародья” — это именно ростки возрожденной государст­венности, это овладение хаосом революции, подавление “гунна”.

А для населения как раз очень важным был тот факт, который наконец-то признали историки: большевики смогли установить в Красной армии более строгую дисциплину, чем в Белой. Дело тут и в идеологии, делающей упор на солидарность, и в самих философских установках — не потакать “гунну”. В Красной армии существовала гибкая и разнообразная система воспитания солдат и действовал принцип круговой поруки (общей ответственности под­раз­деления за проступки красноармейца, особенно в отношении населения). Белая армия не имела для этого ни сил, ни идей, ни морального авторитета — дисциплинарные механизмы старой армии перестали действовать, а новых сама духовная база белого движения предложить не могла². М. М. Пришвин, мечтавший о приходе белых, 4 июня 1920 г. записал в дневнике: “Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных”.

И еще одна фундаментальная особенность Красной армии была предо­пределена тем, что в ней были ослаблены или даже совсем устранены сослов­ные и кастовые структуры. Возникнув как армия простонародья, она и свою офицерскую элиту “выращивала” уже как элиту не кастовую, а народную, с присущим русской культуре идеалом всечеловечности, подкрепленным и официальной идеологией братства народов. Это была первая современная армия, не проникнутая милитаризмом.

Катастрофа Первой мировой войны поставила вопрос о том, какие социальные силы и группы являются “агентами войны” и толкают государство и общество к выбору войны как способу разрешения противоречий. Особую роль в разжигании войн играют силы, гнездящиеся в армии. Начало этому важному направлению в социологии положено такими учеными, как Макс Вебер в Германии и Торстен Веблен в США. Недавно опубликован хороший обзор этих исследований, и его главные выводы существенны для нашей темы¹.

Так, признано, что само становление современного капитализма, для которого абсолютно необходима экспансия — овладение источниками сырья и рынками сбыта, — было сопряжено с длительными крупномасштабными войнами. Эти войны были связаны с захватом колоний, подавлением или уничтожением местного населения, войной между самими колонизаторами за контроль над территориями и рынками, захватом и обращением в рабство больших масс людей в Африке и т. д. Все эти войны стали частью процесса формирования буржуазии. В результате в ее мышлении и даже мироощу­щении военный способ достижения целей занимает важное место.

Именно в буржуазной культуре естественный человек представлен как существо, ведущее “войну всех против всех”, и именно здесь родился афоризм: “Война — это продолжение политики другими средствами”. Более того, в смягченной форме идея военного решения конфликтов лежит в основе кон­цеп­ции деловой конкуренции и торговых войн. Как говорят, буржуазия — агент войны².

Но, как считают историки, воля к войне буржуазии многократно возрас­тает в тех случаях, когда буржуазия может создать союз с традиционной аристократией и институтами феодального государства. Такой “сплав” возник, например, в Германии во времена Бисмарка. Похожая конструкция сложилась в зонах белого движения в 1918 г., где соединились буржуазия, помещики-землевладельцы и осколки сословного бюрократического аппарата монархического государства. История показывает, что в случае всех буржуаз­ных революций аппарат монархического государства в слегка модернизиро­ванном виде сохраняется в армии и при экономическом господстве бур­жуазии.

Для землевладельцев и феодальной иерархии военные действия — культурно близкий способ достижения целей. По мнению ряда исследо­ва­телей войн, эта культурная особенность складывалась исторически в течение длительного времени. Вначале это была свойственная феодалам привычка к набегам как способу демонстрации силы и установления желаемого порядка³. Важным элементом дворянской культуры, предопределяющим ее милитаризм, исследователи считают и понятие чести. В основании его у дворянства лежит старый смысл: сохранить честь — значит “не уступить”. Если же возникает локальное сообщество, авторитетное ядро которого составляет дворянское офицерство с его культом воинской доблести, то, как сказано в обзоре, “получается настоящая горючая смесь”. Причем наиболее воспламеняемой ее частью оказывается так называемая “ницшеан­ская интеллигенция”, которая в буржуазном обществе отводит себе роль преемника аристократии. Макс Вебер специально подчеркивал, что из-за склонности к морализаторству эта интеллигенция “превращает ценности в объект конфронтации”, следовательно, подталкивает к войне.

Массивные социальные группы и классы — рабочие и крестьяне — не включаются социологами в число “агентов войны”. У них всегда было другое   д е л о,   и война всегда была для них бедствием, трагической необходимостью. Это и говорилось в момент становления Красной армии:

 

Слушай, рабочий,

Война началася.

Бросай свое дело,

В поход собирайся.

 

Перейдем ко второй части.

 

Армия и хозяйство

 

Выше было сказано, что как особая социальная общность армия есть ипостась народа, а как большая технико-экономическая система есть ипостась народного хозяйства. Рассмотрим, очень кратко, особенность Красной (Советской) армии как части хозяйства.

К началу войны экономический потенциал СССР и направленных против него сил был несопоставим — их оценивают как 1:4. Германия использовала промышленность и людские ресурсы практически всей континентальной Европы — только заводы “Шкода” в Чехии в 1940 г. выпускали столько же вооружения, сколько вся английская промышленность. Источники техники, вооружений и материалов для ведения войны были у Германии почти неисчерпаемыми. В СССР промышленность не успевала освоить производ­ство новых видов техники, и первый этап перевооружения армии планиро­валось закончить лишь в 1942 г. Война с Финляндией 1940 г. выявила неготов­ность армии к большой войне нового типа. На Западе СССР считался “колос­сом на глиняных ногах” и был списан со счетов как военная сила.

Тяжелейший урон нанесло быстрое продвижение немцев летом 1941 г. На оккупированной к ноябрю 1941 г. территории СССР до войны произво­дилось 63% угля, 71% чугуна, 58% стали и проката, 60% алюминия, почти вся военная техника, вооружение и боеприпасы. Находившиеся здесь 303 завода боеприпасов были потеряны или эвакуированы на Восток. Производство стали в СССР с июня по декабрь 1941 г. сократилось в 3,1 раза, страна поте­ряла 41% своей железнодорожной сети.

В 1943 г. СССР произвел только 8,5 млн тонн стали, а Германия более 35 млн тонн. Однако промышленность СССР произвела намного больше воору­­жения, чем германская. Так, в 1941 г. СССР выпустил на 4 тысячи, а в 1942 г. на 10 тыс. самолетов больше, чем Германия. В 1941 г. в СССР было произ­ведено 6,6 тыс. танков, а в Германии 3,3 тыс. В 1942 г. — в СССР 24,7 тыс. против 4,1 тыс. в Германии.

Переналадка промышленности на военные цели с быстрым наращива­нием общего объема производства по темпам и эффективности превзошла все ожидания западных экспертов. С июня по декабрь 1941 г. объем валовой продукции промышленности уменьшился в 1,9 раза, но уже в 1943 г. объем продукции машиностроения составил 142% от уровня 1940 г. При этом быстро совершенствовалась технология производства: в 1944 г. себестоимость всех видов военной продукции сократилась по сравнению с 1940 г. в два раза.

Советская система организации науки позволила с очень скромными средствами выполнить множество новаторских проектов, соединяя техни­ческие разработки с самым передовым фундаментальным знанием. Приме­рами служат не только оригинальные виды военной техники (танк Т-34, система реактивного залпового огня “Катюша” и ракеты “воздух-воздух”, создание кумулятивного снаряда, а потом и кумулятивных гранат, мин, бомб, резко повысивших уязвимость немецких танков, лучшая в мире каска и т. д.), но и крупные научно-технические программы типа создания атом­ного оружия.

То, что удалось сделать нашим коллективам, от академиков до рабочих, поражает и масштабом, и качеством. Создали первую в мире автоматизи­ро­ван­ную линию агрегатных станков для обработки танковой брони — произ­во­дительность труда сразу возросла в 5 раз. Сварщики под руководством Е. О. Патона в 1942 г. создали линию автоматической сварки танковой брони под флюсом, что позволило организовать поточное производство танков. Немцы за всю войну не смогли наладить автоматической сварки брони.

Военные разработки делались на самом высоком уровне теории — от сложных математических расчетов кривизны каски или траектории полета ракеты “Катюша” до применения новой теории струй для создания кумуля­тивного снаряда. Мобильность нашей науки не укладывалась в западные стандарты. В 1939—1940 гг., показывая свою верность Пакту о ненападении, Герма­ния продала СССР ряд образцов новейшей военной техники и новейших технологий. Гитлер разрешил это, получив от немецких экспертов заверения, что СССР ни в коем случае не успеет освоить их в производстве. Эксперты ошиблись.

Как же соединялось советское хозяйство с армией? Мы об этом как-то не думали. Посмотрим чужими глазами: в годы “холодной” войны над этой проблемой бились лучшие ученые и разведчики США, вот уже десять лет она обсуждается там на многих конференциях. Феномен советской военной промышленности оказался уникальным и непонятным. Согласно заявлениям руководства ЦРУ, только на определение величины советских военных расходов и их доли в ВНП СССР (валовом национальном продукте) США затра­тили с середины 50-х годов до 1991 г. от 5 до 10 млрд долларов (в ценах 1990 г.). Как было сказано на слушаниях в сенате США 16 июля 1990 г., “попытка правительства США оценить советскую экономику является, воз­можно, самым крупным исследовательским проектом из всех, которые когда-либо осуществлялись в социальной области”.

Давайте запомним или даже зарубим на носу этот факт: советское хозяйство было сложным явлением и не поддавалось простому описанию и изме­рению в понятиях рыночной экономики. Еще более сложно было вычле­нить в нем и измерить расходы на вооружение. Этот факт надо запомнить потому, что нас легко убедили сломать это хозяйство с помощью самых деше­вых доводов — оно, мол, “неэффективно”. Мы клюнули на эту примитивную демагогию, и нам всем должно быть стыдно — в целом, как народу.

Второй факт — способность советского хозяйства очень дешево снабжать армию прекрасным оружием. Исследования ЦРУ в 1960—1975 гг. показали, что военные расходы СССР составляли 6—7% от ВНП. При этом доля военных расходов в ВНП снижалась. Так, если в начале 50-х годов СССР тратил на военные цели 15% ВНП, в 1960 г. — 10%, то в 1975 г. всего 6%. Исходя из структуры расходов на оборону выходит, что собственно на закупки воору­жений до перестройки расходовалось в пределах 5—10% от уровня конечного потребления населения СССР. Таким образом, утверждение, будто “мы жили плохо из-за непосильной гонки вооружений”, является ложным. И нам должно быть стыдно, что мы этому верили.

Вспомните, кто и как нам врал. Шеварднадзе заявил в мае 1988 года, что военные расходы СССР составляют 19% от ВНП; в апреле 1990 г. Горбачев довел эту цифру до 20% — и никаких обоснований! Откуда взялись эти огром­ные цифры? Разве не парадоксально, что безумные заявления Горба­чева вы­нуж­дено было опровергать ЦРУ, но в СССР эти опровержения замал­чивались?

Видный российский эксперт по проблеме военных расходов В. В. Шлыков пишет об этом в недавней статье “Американская разведка о советских военных расходах”: “Сейчас уже трудно поверить, что немногим более десяти лет назад и политики, и экономисты, и средства массовой информации СССР объясняли все беды нашего хозяйствования непомерным бременем мили­таризации советской экономики. 1989—1991 годы были периодом настоящего ажиотажа по поводу масштабов советских военных расходов. Печать и телеви­дение были переполнены высказываниями сотен экспертов, торопившихся дать свою количественную оценку реального, по их мнению, бремени советской экономики”.

В 1976 г. военное лобби США добилось пересмотра оценки ЦРУ военных расходов СССР (до 12% ВНП), результатом чего стал новый виток в гонке воору­жений. Но уже в 1990 г. эти новые оценки были названы “абсурдно преувеличенными”. Сенатор Д. Мойнихен даже требовал роспуска ЦРУ за завышение советских военных расходов, в результате чего США выбросили на ветер триллионы долларов. Давайте зафиксируем и этот факт: величина военных расходов СССР в размере 12—13% ВНП признана в США абсурдно завышенной, а Горбачев пугал весь мир цифрой 20%. Ну разве это не “пятая колонна” в “холодной” войне?

Стоит заметить, что наши рыночные политики неспособны к рефлексии. Они лишены памяти и категорически не желают вспомнить о своей недавней позиции и проверить ее на основе новых данных. В. В. Шлыков пишет: “Насколько изменилось отношение общества к проблеме военных расходов по сравнению с концом 80-х — началом 90-х годов. Если в те годы советские и российские политики и экономисты в своем стремлении показать неподъемное, по их мнению, бремя военных расходов апеллировали к мнению на сей счет прежде всего западных экспертов, то сейчас это мнение никого — ни власть, ни общество — не интересует”.

Но сейчас-то, когда опубликованы данные тридцатилетних исследований ЦРУ и они обсуждены на совещаниях ведущих экспертов, должны же и мы вникнуть в едва ли не главные для страны особенности советского хозяйства. Ведь мы его наследники, мы с него и живем — и сами же его уничтожаем. Как же тут не быть кризису!

В. В. Шлыков пишет о том, как воспринимаются данные ЦРУ в среде специа­листов: “Тезис о том, что СССР рухнул под бременем военных расхо­дов, утратил былую привлекательность. Более того, советский период по мере удаления от него все более начинает рассматриваться как время, когда страна имела и “пушки и масло”, если понимать под “маслом” социальные гарантии. Уже не вызывают протеста в СМИ и среди экспертов и политиков утверждения представителей ВПК, что Советский Союз поддерживал военный паритет с США прежде всего за счет эффективности и экономичности своего ВПК”.

Именно это нас здесь больше всего интересует — эффективность и экономичность советского ВПК. Особый, созданный именно и только в СССР тип связи армии и производства как хозяйственных систем. Приведу обшир­ную цитату из В. В. Шлыкова: “Начавшаяся в конце 20-х годов индустриали­зация с самых первых шагов осуществлялась таким образом, чтобы вся промыш­ленность, без разделения на гражданскую и военную, была в состоя­нии перейти к выпуску вооружения по единому мобилизационному плану, тесно сопряженному с графиком мобилизационного развертывания Красной армии.

В отличие от царской России, опиравшейся при оснащении своей армии преимущественно на специализированные “казенные” заводы, не связанные технологически с находившейся в частной собственности гражданской промыш­ленностью, советское руководство сделало ставку на оснащение Красной армии таким вооружением (прежде всего авиацией и бронетанковой техникой), производство которого базировалось бы на использовании двой­ных технологий, пригодных для выпуска как военной, так и гражданской про­дукции.

Были построены огромные, самые современные для того времени тракторные и автомобильные заводы, а производимые на них тракторы и автомобили конструировались таким образом, чтобы их основные узлы и детали можно было использовать при выпуске танков и авиационной техники. Равным образом химические заводы и предприятия по выпуску удобрений ориентировались с самого начала на производство в случае необходимости взрывчатых и отравляющих веществ... Создание же чисто военных пред­приятий с резервированием мощностей на случай войны многие специалисты Госплана считали расточительным омертвлением капитала...

Основные усилия советского руководства в эти [30-е] годы направлялись не на развертывание военного производства и ускоренное переоснащение армии на новую технику, а на развитие базовых отраслей экономики (метал­лургия, топливная промышленность, электроэнергетика и т. д.) как основы развертывания военного производства в случае войны...

Именно созданная в 30-х годах система мобилизационной подготовки обеспечила победу СССР в годы Второй мировой войны... После Второй мировой войны довоенная мобилизационная система, столь эффективно проявившая себя в годы войны, была воссоздана практически в неизменном виде. При этом, как и в 30-е годы, основные усилия направлялись на развитие общеэкономической базы военных приготовлений... Это позволяло прави­тельству при жестко регулируемой заработной плате не только практически бесплатно снабжать население теплом, газом, электричеством, взимать чисто символическую плату на всех видах городского транспорта, но и регулярно, начиная с 1947 г. и вплоть до 1953 г., снижать цены на потребительские товары и реально повышать жизненный уровень населения. Фактически Сталин вел дело к постепенному бесплатному распределению продуктов и товаров первой необходимости, исключая одновременно расточительное потребление в обществе.

Совершенно очевидно, что капитализм с его рыночной экономикой не мог, не отказываясь от своей сущности, создать и поддерживать в мирное время подобную систему мобилизационной готовности”.

Та связка “хозяйство — армия”, которая была создана в СССР, позволила нам победить врага, обладающего четырехкратным превосходством экономического потенциала, и добиться военного паритета с Западом при многократно меньших расходах. Но мы этого не хотели понять — и позволили правящей верхушке устроить эксперимент с построением “капитализма с его рыночной экономикой”. В результате обрушено и военное, и гражданское производство — остались “и без пушек, и без масла”, сидим на трубе. Слава Богу, пока есть еще остатки советского ракетно-ядерного щита. Если же нас действительно сумеют втянуть в ВТО, наше хозяйство будет добито — ведь каждый завод у нас все еще делает “сегодня швейные машинки, а завтра пулемет”. ВТО нас разорит штрафами.

Это реальность, как наш климат или наша история. Из нее и надо исходить в решениях, определяющих нашу судьбу.