_{ЛЕВ КОНОРЕВ}

«ВСЁ ПРОЙДЁТ,
А КНИГА ОСТАНЕТСЯ...»

 

(Из вос­по­ми­на­ний о Ев­ге­нии Но­со­ве)

 

 

В од­ну из по­след­них на­ших встреч в Кур­ске Ев­ге­ний Ива­но­вич Но­сов рас­ска­зал мне пре­лю­бо­пыт­ный эпи­зод из пи­са­тель­ской жиз­ни сво­е­го ир­кут­ско­го дру­га Ва­лен­ти­на Рас­пу­ти­на. Ока­зы­ва­ет­ся, пуб­ли­ка­ция в «На­шем со­вре­мен­ни­ке» рас­пу­тин­ской по­ве­с­ти «Про­ща­ние с Ма­тё­рой» не ос­та­лась без при­сталь­но­го вни­ма­ния в «вер­хах», бо­лее то­го, вы­зва­ла се­рь­ёз­ное не­до­воль­ст­во, вслед­ст­вие че­го Рас­пу­тин был вы­зван в ЦК пар­тии.

— При­гла­сил его на бе­се­ду, так это у них на­зы­ва­ет­ся, се­к­ре­тарь ЦК Зи­мя­нин, — рас­ска­зы­вал Ев­ге­ний Ива­но­вич. — Сра­зу на­чал пы­тать Ва­лен­ти­на: для че­го, мол, на­пи­са­на эта по­весть, стран­ная она ка­кая-то и чуж­дая на­шим ус­то­ям, не­по­нят­но, ка­кую цель пре­сле­до­вал ав­тор... Ну и т.д. и т.п. Ва­лен­тин сна­ча­ла от­важ­но ри­нул­ся в за­щи­ту сво­е­го тво­ре­ния, стал объ­яс­нять, в чём смысл на­пи­сан­но­го, но Зи­мя­нин не за­хо­тел его вы­слу­шать, то и де­ло пе­ре­би­вал и гнул своё... И тог­да Ва­лен­тин — на­до знать его ха­рак­тер — сра­зу за­мк­нул­ся, ушёл в се­бя и боль­ше уже не про­ро­нил ни сло­ва. Как ни пы­тал­ся по­том пар­тий­ный босс вы­звать Ва­лю на до­ве­ри­тель­ный раз­го­вор, ни­че­го не вы­шло. И за­вер­ши­лась эта, с поз­во­ле­ния ска­зать, «бе­се­да» од­ним лишь на­зи­да­тель­ным мо­но­ло­гом Зи­мя­ни­на, а упор­но мол­чав­ший Ва­лен­тин так и ос­тал­ся при сво­ём убеж­де­нии...

Рас­ска­зы­вал это Ев­ге­ний Ива­но­вич со слов зна­ко­мой сто­лич­ной жур­на­ли­ст­ки, по­зво­нив­шей ему до­мой, и бы­ли в его пе­ре­ска­зе огор­че­ние и оби­да за близ­ко­го ему со­бра­та по пе­ру. А за­кон­чил он соб­ст­вен­ным гру­ст­ным ком­мен­та­ри­ем:

— Вот уж до­жи­ли, так до­жи­ли: на­до те­перь ещё объ­яс­нять, о чём на­пи­са­на твоя книж­ка...

Я жи­во при­пом­нил тот дав­ниш­ний и по­лу­за­бы­тый раз­го­вор, ког­да про­сма­т­ри­вал по­смерт­ное 5-том­ное со­бра­ние со­чи­не­ний Е. И. Но­со­ва и в за­клю­чи­тель­ном, пя­том то­ме сре­ди мно­же­ст­ва опуб­ли­ко­ван­ных но­сов­ских пи­сем уви­дел пись­мо, ад­ре­со­ван­ное В. Рас­пу­ти­ну. Оно при­ме­ча­тель­но тем, что в нём Ев­ге­ний Ива­но­вич ве­дёт речь со сво­им ир­кут­ским дру­гом как раз о том са­мом эпи­зо­де в ЦК.

«От В. По­маз­не­вой (зво­ни­ла до­мой) уз­нал, что те­бя при­гла­ша­ли в «вер­ха» на бе­се­ду, — пи­шет Е. Но­сов и тут же дру­же­с­ки под­ба­д­ри­ва­ет: — Как го­во­рят, «не бе­ри в го­ло­ву», не при­ни­май близ­ко к серд­цу. Всё прой­дёт, да­же уй­дут са­ми бе­сед­чи­ки, а кни­га твоя ос­та­нет­ся. Её те­перь ни ог­нём, ни то­по­ром...».

И да­лее пи­са­тель рас­ска­зы­ва­ет В. Рас­пу­ти­ну о не­пред­ви­ден­ной ре­ак­ции ме­ст­но­го кур­ско­го на­чаль­ст­ва на по­сту­пив­шую в книж­ные ма­га­зи­ны по­весть «Про­ща­ние с Ма­тё­рой».

«Лю­бо­пыт­но, что са­мо на­чаль­ст­во хва­та­ло твою книж­ку в ли­хо­ра­доч­ном ажи­о­та­же, — со­об­ща­ет Е. Но­сов. — В Кур­ске она так и не по­па­ла в про­да­жу — ра­зо­шлась из-под при­лав­ка, так что ес­ли и пы­та­ют­ся вор­чать на те­бя за «Ма­тё­ру», то чи­с­то фор­маль­но, са­ми не ве­ря в свои сло­ва».

Вот она, из­нан­ка ап­па­рат­ных «бе­сед­чи­ков» и иже с ни­ми! Му­д­рый пи­са­тель Но­сов «про­све­чи­вал» их, как на рент­ге­не, на­ск­возь сво­им про­ни­ца­тель­ным, все­про­ни­ка­ю­щим взгля­дом. И как про­зор­лив, даль­но­ви­ден он был в ту не столь уже дав­нюю по­ру, име­ну­е­мую те­перь за­сто­ем. Вот сей­час, по про­ше­ст­вии трёх де­ся­ти­ле­тий, ду­ма­ешь: ну и где они, в са­мом де­ле, эти «бе­сед­чи­ки», что ос­та­лось от них?.. А кни­га (кни­ги!) Ва­лен­ти­на Рас­пу­ти­на, как и дру­гих близ­ких ему по ду­ху ма­с­те­ров сло­ва, ос­тав­ших­ся вер­ны­ми се­бе, со­хра­нив­ших при­вер­жен­ность прав­де и на­ро­ду сво­е­му, жи­вут и по­ны­не, не ут­ра­тив сво­ей из­на­чаль­ной зна­чи­мо­с­ти, и сей­час вол­ну­ют умы и серд­ца лю­дей.

Го­во­ря об эпи­зо­де «до­про­са с при­ст­ра­с­ти­ем» В. Рас­пу­ти­на, я сов­сем упу­с­тил из ви­ду, что по­доб­ную же не­шу­точ­ную «про­ра­бот­ку» в своё вре­мя ис­пы­тал и Е. Но­сов. Про­изо­ш­ло это, прав­да, на ме­ст­ном, об­ла­ст­ном уров­не.

Фор­маль­ным по­во­дом к «раз­бор­ке» по­слу­жи­ла пуб­ли­ка­ция в «Прав­де» в юби­лей­ном 1967-м го­ду (50-я го­дов­щи­на со­вет­ской вла­с­ти) кри­ти­че­с­кой ста­тьи о жур­на­ле «Но­вый мир», в ко­то­ром бы­ли на­пе­ча­та­ны рас­ска­зы
А. Со­лже­ни­цы­на, в ча­ст­но­с­ти, по­лу­чив­ший боль­шой ре­зо­нанс рас­сказ «Ма­т­рё­нин двор». В ту по­ру в «Но­вом ми­ре» впер­вые опуб­ли­ко­вал­ся и Е. Но­сов. Это бы­ли ос­т­ро­со­ци­аль­ные рас­ска­зы «Объ­езд­чик» и «За ле­са­ми, за до­ла­ми». Они-то и ста­ли ми­ше­нью, в ко­то­рую на­це­ли­ли свои кри­ти­че­с­кие стре­лы чле­ны су­ще­ст­во­вав­шей тог­да в Кур­ской пи­са­тель­ской ор­га­ни­за­ции не­мно­го­чис­лен­ной оп­по­зи­ци­он­ной груп­пы. Ло­ги­ка их рас­суж­де­ний бы­ла твер­да, как же­ле­зо­бе­тон. О чём сиг­на­ли­зи­ру­ет пар­тий­ная пе­чать?.. О за­си­лии в «Но­вом ми­ре» про­из­ве­де­ний ко­с­мо­по­ли­ти­че­с­ких и очер­ни­тель­ских. Но­сов­ские рас­ска­зы опуб­ли­ко­ва­ны в этом же не­бла­го­на­дёж­ном жур­на­ле, сле­до­ва­тель­но, им то­же при­су­щи чер­ты ко­с­мо­по­ли­тиз­ма и очер­ни­тель­ст­ва... И на­ча­лись зло­пы­ха­тель­ские на­ско­ки на пи­са­те­ля.

Од­на­ко здо­ро­вая часть со­бра­ния, а это бы­ло боль­шин­ст­во кур­ских ли­те­ра­то­ров, не да­ла в оби­ду Ев­ге­ния Ива­но­ви­ча, друж­но всту­пи­лась за кол­ле­гу и от­би­ла на­пад­ки за­ст­рель­щи­ков той «раз­бор­ки». Тем не ме­нее нер­вы пи­са­те­лю по­тре­па­ли из­ряд­но.

Об этом сам Но­сов рас­ска­зал в пись­ме В. Ас­та­фь­е­ву. «В свя­зи со ста­ть­ёй по «Но­во­му ми­ру», — пи­сал он, — учи­ни­ли мне на на­шем пи­са­тель­ском со­бра­нии го­ло­во­мой­ку (зад­ним чис­лом) за но­во­ми­ров­ские рас­ска­зы. Как же, раз бы­ла ста­тья, ста­ло быть, на­до ис­кать у се­бя ко­с­мо­по­ли­тов и очер­ни­те­лей. Го­во­ри­ли, что в «Объ­езд­чи­ке» да­же по­го­да не­юби­лей­ная: гро­за, ли­вень и во­об­ще — что я хо­тел ска­зать этим рас­ска­зом? Прав­да, ре­бя­та от­би­ли, не да­ли ме­ня топ­тать, но всё же на­ст­ро­е­ние кис­лое. Так что и не знаю, о чём пи­сать: о чём ни по­ду­маю, всё, ка­жет­ся, не пой­дёт».

А меж­ду тем имен­но с тех под­верг­ших­ся об­ст­рук­ции рас­ска­зов на­чал­ся кру­той твор­че­с­кий взлёт Ев­ге­ния Но­со­ва. Имя его и рань­ше бы­ло на слу­ху, но с пуб­ли­ка­ци­ей в глав­ном тог­да ли­те­ра­тур­ном жур­на­ле стра­ны пи­са­тель из Кур­ска по­лу­чил ши­ро­кую все­со­юз­ную из­ве­ст­ность и все­об­щее при­зна­ние как сре­ди чи­та­те­лей, так и в кру­гу ли­те­ра­тур­ных кри­ти­ков, сра­зу вы­дви­нув­ших Е. Но­со­ва в пер­вый пи­са­тель­ский ряд. По­нят­но, что это очень ра­до­ва­ло нас, кур­ских по­чи­та­те­лей но­сов­ско­го та­лан­та, вы­зы­ва­ло чув­ст­во гор­до­с­ти за сво­е­го име­ни­то­го зем­ля­ка.

Обыч­но с Ев­ге­ни­ем Ива­но­ви­чем до­во­ди­лось об­щать­ся в при­выч­ном кру­гу: на от­кры­тых пи­са­тель­ских со­бра­ни­ях, ес­ли ту­да при­гла­ша­ли, на об­ла­ст­ных ли­те­ра­тур­ных се­ми­на­рах, со­бра­ни­ях ли­так­ти­ва, не­ред­ко — в ре­дак­ци­ях га­зет, а то и про­сто при слу­чай­ных встре­чах в го­род­ской улич­ной су­ма­то­хе. И всё это — в пре­де­лах род­но­го Кур­ска. Но од­наж­ды сов­сем не­о­жи­дан­но встре­ти­лись мы в Моск­ве, в ре­дак­ции жур­на­ла «Наш со­вре­мен­ник».

Бы­ло это, по­мнит­ся, в на­ча­ле ян­ва­ря се­ми­де­ся­то­го го­да. Я тог­да от­ды­хал в Под­мо­с­ко­вье, под Зве­ни­го­ро­дом. В один из дней вско­ре по­сле пра­зд­нич­но­го но­во­го­дья по­ехал в Моск­ву — за­хо­те­лось, что на­зы­ва­ет­ся, про­гу­лять­ся. По­тол­кав­шись в сто­лич­ных ма­га­зи­нах и у га­зет­ных ки­о­с­ков, вспом­нил, что со­би­рал­ся по­зво­нить в «Наш со­вре­мен­ник». Там уже не­сколь­ко ме­ся­цев на­хо­дил­ся мой очерк о сель­ских яр­мар­ках, при­ня­тый, как ме­ня из­ве­с­ти­ли пись­мом, к пуб­ли­ка­ции, но не со­об­щи­ли, ког­да его опуб­ли­ку­ют. В бли­жай­шей те­ле­фон­ной буд­ке на­брал но­мер зна­ко­мо­го мне зав. от­де­лом очер­ка и пуб­ли­ци­с­ти­ки Г. Фро­ло­ва.

— Слу­шай, ты очень кста­ти объ­я­вил­ся, — жи­во от­клик­нул­ся он на зво­нок. — У нас в один­над­цать ред­кол­ле­гия, те­бе не ме­ша­ло бы подъ­е­хать, по­быть сре­ди на­ших... Да не вол­нуй­ся об очер­ке, уже сто­ит в пер­вом но­ме­ре. Кста­ти, у нас и жур­нал по­лу­чишь. Так ты по­спе­ши, жду...

Как я ни то­ро­пил­ся, а к ука­зан­но­му ча­су не по­спел. Встре­тив­ший ме­ня в ко­ри­до­ре Г. Фро­лов со­об­щил, что ред­кол­ле­гия уже за­вер­ши­лась, но мно­гие её уча­ст­ни­ки за­дер­жа­лись у глав­но­го и ве­дут там не­спеш­ный раз­го­вор. По­про­сив по­до­ждать, он скрыл­ся за две­рью ре­дак­тор­ско­го ка­би­не­та. Че­рез ми­ну­ту вы­шел и поз­вал ме­ня.

В про­стор­ном ка­би­не­те глав­но­го ре­дак­то­ра за длин­ным сто­лом на­хо­ди­лось не ме­нее де­сят­ка че­ло­век, сам же Сер­гей Ва­си­ль­е­вич Ви­ку­лов, со­сре­до­то­чен­но-се­рь­ез­ный, си­дел за мас­сив­ным ре­дак­тор­ским сто­лом. Не ус­пел я ещё ог­ля­деть­ся, как из за­сто­лья раз­дал­ся удив­лён­ный воз­глас Е. Но­со­ва:

— Лёв­ка, ты как тут ока­зал­ся?!.

Я то­же был удив­лён не­о­жи­дан­ной встре­чей и очень об­ра­до­вал­ся, что в кру­гу не­зна­ко­мых мне лю­дей ока­зал­ся «свой» Ев­ге­ний Ива­но­вич. Глав­ный ре­дак­тор, пред­ста­вив ме­ня как но­во­го ав­то­ра жур­на­ла, при­гла­сил за стол.

Ог­ля­дев­шись и не­мно­го ос­во­ив­шись, я стал уз­на­вать кое-ко­го из си­дев­ших за сто­лом. По ле­вую ру­ку от Но­со­ва ока­зал­ся Вик­тор Ас­та­фь­ев, ко­ре­на­с­тый, с дуб­лё­ным, слов­но гру­бо вы­те­сан­ным ли­цом в глу­бо­ких бо­розд­ках мор­щин. Я ви­дел его впер­вые, но сра­зу уз­нал по пор­т­ре­там из книг пи­са­те­ля. По дру­гую сто­ро­ну сто­ла, как раз на­про­тив Ас­та­фь­е­ва, си­дел так­же уз­на­ва­е­мый мо­ло­дой кур­ча­вый Вик­тор Ли­хо­но­сов. Был здесь и но­во­си­бир­ский пи­са­тель Вла­ди­мир Са­пож­ни­ков, при­ятель Ас­та­фь­е­ва и Но­со­ва, кто-то ещё из мос­ков­ских ли­те­ра­то­ров и со­труд­ни­ки жур­на­ла.

Тем вре­ме­нем за­столь­ный сдер­жан­ный раз­го­вор не смол­кал, и в этой раз­но­го­ло­си­це вы­де­лял­ся звуч­ный, с гор­тан­ны­ми пе­ре­ли­ва­ми, ве­сё­лый те­но­рок В. Ас­та­фь­е­ва. Я преж­де не раз слы­шал от Ев­ге­ния Ива­но­ви­ча, ка­кой Вик­тор Пе­т­ро­вич ба­ла­гур и ве­сель­чак, и те­перь убеж­дал­ся в этом во­очию. Свои реп­ли­ки и вы­ска­зы­ва­ния он пе­ре­сы­пал шут­ка­ми и при­ба­ут­ка­ми, а то и креп­ким со­лё­ным слов­цом...

В от­ли­чие от Ас­та­фь­е­ва, Но­сов был не­мно­го­сло­вен, боль­ше мол­чал, но как-то уж очень ак­тив­но, со­сре­до­то­чен­но мол­чал и вре­мя от вре­ме­ни весь­ма кста­ти встав­лял свои мет­кие реп­ли­ки и за­ме­ча­ния. Он и сво­е­го го­вор­ли­во­го дру­га-си­би­ря­ка па­ру раз оса­дил, ког­да тот, ув­лек­шись, че­рес­чур пе­ре­гнул в сво­их рос­сказ­нях...

В од­ну из ко­рот­ких па­уз в раз­го­во­ре Но­сов вдруг до­ве­ри­тель­но-за­го­вор­щиц­ки об­ра­тил­ся к С. Ви­ку­ло­ву:

— Се­рёг, а не по­слать ли нам мо­ло­до­го ав­то­ра, — он кив­нул в мою сто­ро­ну, — в ма­га­зин, а?..

Сер­гей Ва­си­ль­е­вич вски­нул вверх на­суп­лен­ные бро­ви, за­тем по­че­му-то пе­ре­вёл при­сталь­но-стро­гий взгляд на ме­ня и, чуть по­мед­лив, ску­по из­рёк:

— Нет, не на­до...

— Жаль... — ус­ме­ш­ли­во хмык­нув, про­из­нёс Ев­ге­ний Ива­но­вич и, по­вер­нув­шись к Ас­та­фь­е­ву, дру­же­с­ки ему под­миг­нул.

Бы­ло жаль и мне: так бы ещё азарт­нее, го­ря­чее мог­ли раз­го­во­рить­ся пи­са­те­ли в тес­ном дру­же­с­ком за­сто­лье...

Впро­чем, раз­го­вор и без то­го про­дол­жал­ся не­при­нуж­дён­но-рас­ко­ван­ный, до­ве­ри­тель­ный, от­кро­вен­ный. Го­во­ри­ли, как во­дит­ся в та­ких слу­ча­ях, сра­зу обо всём: ра­зу­ме­ет­ся, о по­ли­ти­ке (а как же без неё?) и тут же — о са­мых све­жих анек­до­тах, ко­то­рых тог­да рож­да­лось ве­ли­кое мно­же­ст­во, о за­мы­ш­ляв­ших­ся гран­ди­оз­ных про­ек­тах по пе­ре­бро­с­ке се­вер­ных рек, о но­вых филь­мах Сер­гея Ге­ра­си­мо­ва и ещё о раз­ном дру­гом.

Сей­час не мо­гу при­пом­нить в по­дроб­но­с­тях все­го, о чём тог­да так ожив­лён­но го­во­ри­лось в ка­би­не­те глав­но­го ре­дак­то­ра, но хо­ро­шо по­мню, ка­кое глу­бо­кое впе­чат­ле­ние про­из­во­ди­ли те рас­кре­по­щён­ные, пол­ные от­кро­ве­ний раз­го­во­ры пи­са­те­лей, их ис­кро­мёт­ные, без ог­ляд­ки, суж­де­ния и спо­ры. Во вся­ком слу­чае, ни­че­го столь от­кро­вен­но­го, сво­бод­но вы­ра­жен­но­го не до­во­ди­лось чи­тать да­же в са­мой ли­бе­раль­ной по тем вре­ме­нам «Ли­те­ра­тур­ной га­зе­те», не го­во­ря уже о дру­гих из­да­ни­ях. По­мню, что под впе­чат­ле­ни­ем от ус­лы­шан­но­го я ска­зал во вре­мя ко­рот­ко­го пе­ре­ку­ра Вик­то­ру Ли­хо­но­со­ву, что эти раз­го­во­ры, по­жа­луй, мож­но бы­ло бы це­ли­ком встав­лять в ху­до­же­ст­вен­ные филь­мы. На это пи­са­тель с гру­ст­ной ус­меш­кой за­ме­тил:

— Да кто же поз­во­лит та­кое...

По­сле пе­ре­ку­ра за­го­во­ри­ли о род­ной ли­те­ра­ту­ре. В раз­го­вор не­гром­ко вклю­чил­ся В. Ли­хо­но­сов.

— А всё-та­ки в ны­неш­ней рус­ской ли­те­ра­ту­ре не хва­та­ет ду­ши, — с гру­с­тью по­се­то­вал он. — Со­гла­си­тесь, дру­зья, ду­ша уте­ря­на, и это пе­чаль­но...

Про­из­ве­де­ния са­мо­го Ли­хо­но­со­ва ни­как нель­зя бы­ло от­не­с­ти к раз­ря­ду «без­душ­ных», на­про­тив, бы­ли они пол­ны тре­пет­ной ду­шев­но­с­ти и теп­ло­ты, ис­по­ве­даль­ной от­кры­то­с­ти ли­ри­че­с­ко­го ге­роя, ка­ко­вым ча­ще все­го вы­сту­пал сам ав­тор. В осо­бен­но­с­ти это про­яви­лось в его толь­ко что опуб­ли­ко­ван­ной в ту по­ру в «На­шем со­вре­мен­ни­ке» ли­ри­ко-фи­ло­соф­ской по­ве­с­ти «Люб­лю те­бя свет­ло», вы­звав­шей не­ма­ло тол­ков в ли­те­ра­тур­ных кру­гах.

На вы­ска­зан­ное за­ме­ча­ние В. Ли­хо­но­со­ва по­че­му-то ни­кто не ото­звал­ся, и бы­ло не­по­нят­но, со­гла­си­лись ли мол­ча­ли­во с ним, или же со­чли его вы­ска­зы­ва­ние не столь уж зна­чи­мым.

От аб­ст­ракт­ных рас­суж­де­ний пе­ре­шли к пред­мет­но­му раз­го­во­ру. И тон здесь опять за­дал Вик­тор Пе­т­ро­вич.

— Вот ты, Се­рё­га, не пе­ча­та­ешь мою по­весть, ма­ри­ну­ешь её у се­бя в сто­ле, — об­ра­ща­ясь к хо­зя­и­ну ка­би­не­та, за­ди­ри­с­то на­чал он. — А по­че­му? По­то­му, ви­дишь ли, что счи­та­ешь её па­ци­фист­ской... Да во­все не о па­ци­физ­ме в ней речь, она — о люб­ви на вой­не. Об ог­ром­ной, чи­с­той люб­ви, ка­кая ред­ко ко­му вы­па­да­ет. Мо­жет, од­на та­кая на мил­ли­он... — И уже об­ра­ща­ясь не столь­ко к глав­но­му ре­дак­то­ру, сколь­ко ко всем си­дя­щим, Вик­тор Пе­т­ро­вич про­дол­жал: — Я ведь ког­да пи­сал сво­е­го мо­ло­день­ко­го лей­те­нан­та, то пред­став­лял вот его, Ви­тю Ли­хо­но­со­ва, сов­сем юно­го, це­ло­му­д­рен­но­го, ни ра­зу ещё не це­ло­ван­но­го... Столь­ко вло­жил в эту по­весть!.. А ты, Се­рё­га, не хо­чешь её пе­ча­тать, — об­ра­тил­ся он сно­ва к Ви­ку­ло­ву. — Но я ведь, зна­ешь, не лы­ком шит... Ме­ня, ес­ли де­ло на то по­ш­ло, да­же упо­ми­на­ют в га­зе­тах ря­дом с Жень­кой Но­со­вым, — ли­хо ввер­нул под ко­нец В. Ас­та­фь­ев и слег­ка толк­нул лок­тем в бок сво­е­го кур­ско­го дру­га...

На это его озор­ное лу­кав­ст­во все ра­зом за­улы­ба­лись: хо­ро­шо зна­ли, ко­го с кем ря­дом упо­ми­на­ют... Толь­ко один С. Ви­ку­лов ос­та­вал­ся по-преж­не­му сдер­жан­но-стро­гим, ли­цо его бы­ло не­про­ни­ца­е­мым. На за­паль­чи­вую ти­ра­ду Ас­та­фь­е­ва он ни­как не ото­звал­ся, ус­т­ре­мив не­по­движ­ный взгляд ку­да-то в сто­ро­ну две­ри...

Уже не­де­лю спу­с­тя, по воз­вра­ще­нии в Курск, я при слу­чае по­ин­те­ре­со­вал­ся у Е. Но­со­ва, что же всё-та­ки бу­дет с той ас­та­фь­ев­ской по­ве­с­тью.

— Труд­ный слу­чай, — ска­зал Ев­ге­ний Ива­но­вич. — По­весть-то пре­вос­ход­ная в са­мом де­ле, я зна­ком с ру­ко­пи­сью. Но мо­гут не про­пу­с­тить, при­драть­ся. И де­ло тут не в Ви­ку­ло­ве, зря Ви­тя на не­го так бу­ром... Ви­ку­лов-то, знаю, и сам «за», но... Цен­зу­ра мо­жет за­ру­бить, вот что сквер­но. Всё же, ду­маю, как-ни­будь это ула­дит­ся...

К сча­с­тью, и прав­да, ула­ди­лось... Ког­да на стра­ни­цах «На­ше­го со­вре­мен­ни­ка» по­яви­лась за­ме­ча­тель­ная «па­с­то­раль­ная» по­весть В. Ас­та­фь­е­ва «Па­с­тух и па­с­туш­ка», я сра­зу по­нял, что на той па­мят­ной встре­че в ре­дак­ции жур­на­ла пи­са­тель го­во­рил имен­но о ней. Сей­час да­же труд­но пред­ста­вить, что в со­вре­мен­ной рус­ской ли­те­ра­ту­ре не бы­ло бы это­го прон­зи­тель­но­го ас­та­фь­ев­ско­го про­из­ве­де­ния. А ведь мог­ло и не быть.

К сло­ву о са­мо­цен­зу­ре. По­ка­за­тель­на в этом от­но­ше­нии ис­то­рия со­зда­ния но­сов­ско­го рас­ска­за «Два соль­ди». Рас­ска­за ос­т­ро­го, про­ник­ну­то­го го­ре­чью и глу­бо­ким со­ст­ра­да­ни­ем к тяж­кой судь­бе де­ре­вен­ской жен­щи­ны, ос­тав­шей­ся по­сле вой­ны без му­жа и вы­нуж­ден­ной ра­ди то­го, что­бы про­кор­мить и под­нять на но­ги под­ра­с­та­ю­щую де­тво­ру, за­нять­ся не­бе­зо­пас­ным по тем вре­ме­нам про­мыс­лом — са­мо­го­но­ва­ре­ни­ем. Вот та­кая ис­то­рия кре­с­ть­ян­ки, веч­ной тру­же­ни­цы, ко­то­рая в чём-то срод­ни ге­ро­и­не со­лже­ни­цын­ско­го рас­ска­за «Ма­т­рё­нин двор». При­ме­ча­те­лен рас­сказ ещё тем, что на­пи­сан он на ос­но­ве дей­ст­ви­тель­ных, а не вы­мы­ш­лен­ных со­бы­тий, и про­ис­хо­дят они в кур­ской де­рев­не Тол­ма­чё­во, на ро­ди­не пи­са­те­ля, а дей­ст­ву­ю­щие ли­ца про­из­ве­де­ния, в чис­ле ко­то­рых и сам ав­тор, — ре­аль­ные лю­ди, свя­зан­ные с рас­сказ­чи­ком уза­ми де­ре­вен­ско­го род­ст­ва и зем­ля­че­ст­ва.

И вот ка­ко­ва при­ме­ча­тель­ная ис­то­рия со­зда­ния это­го рас­ска­за. За­мы­сел его воз­ник у Е. Но­со­ва очень дав­но, ещё где-то в се­ре­ди­не ше­с­ти­де­ся­тых, тог­да и бы­ла на­ча­та ра­бо­та над про­из­ве­де­ни­ем. В пе­ча­ти же рас­сказ «Два соль­ди» по­явил­ся толь­ко спу­с­тя поч­ти че­ты­ре де­ся­ти­ле­тия, в 2002-м го­ду.

По сви­де­тель­ст­ву са­мо­го пи­са­те­ля, пер­во­на­чаль­ным толч­ком к за­мыс­лу рас­ска­за по­слу­жи­ло его пре­бы­ва­ние на ро­ди­не, в де­рев­не Тол­ма­чё­во. По­се­ще­ние род­ных мест, встре­чи с зем­ля­ка­ми, ко­то­рые и че­рез два де­ся­ти­ле­тия по­сле вой­ны по-преж­не­му вла­чи­ли жал­кое су­ще­ст­во­ва­ние, при­хо­дя­щая в упа­док де­рев­ня на­во­ди­ли на гру­ст­ные раз­мы­ш­ле­ния. В пись­ме
В. Ас­та­фь­е­ву, на­пи­сан­но­му в ту по­ру, Ев­ге­ний Ива­но­вич так рас­ска­зы­вал о сво­их тя­го­ст­ных впе­чат­ле­ни­ях от по­езд­ки на ро­ди­ну: «По­бы­вал и рас­ст­ро­ил­ся... Уви­дел свою род­ную ха­ту, за­би­тые ржа­вым же­ле­зом ок­на и над­пись ме­лом на же­ле­зе: «В этом до­ме ни­кто не жи­вёт». Го­да три на­зад там ещё оби­та­ла моя ба­буш­ка. А сей­час она пе­ре­се­ли­лась под оди­чав­шую си­рень на клад­би­ще... Ни­ка­кой там де­рев­ни те­перь не ос­та­лось, ку­ча до­мов, на­се­лён­ных шу­с­т­рой жу­ли­ко­ва­той пуб­ли­кой, по­го­лов­но ра­бо­та­ю­щей не на зем­ле, а кто на же­лез­ной до­ро­ге, кто на строй­ке, кто на ба­зах, кто шо­фё­ра­ми. Ка­кой-то люм­пен... Сло­вом — по­едешь, и од­но рас­ст­рой­ст­во... Мно­го я уви­дел и ус­лы­шал та­ко­го, что ску­лы ло­мит...».

Пи­са­тель тог­да очень за­го­рел­ся воз­ник­шим у не­го за­мыс­лом рас­ска­за «Два соль­ди» и вско­ре при­нял­ся за ра­бо­ту, ко­то­рую сам осо­бо вы­де­лял
в ря­ду дру­гих сво­их со­чи­не­ний — так взвол­но­ва­ло его за­ду­ман­ное но­вое про­из­ве­де­ние, та­ким зна­чи­мым пред­став­ля­лось оно ему. Об этом же сви­де­тель­ст­ву­ют и стро­ки из но­сов­ско­го пись­ма пи­са­те­лю В. Бе­ло­ву: «А вот сей­час, ка­жет­ся, за­че­са­лись ру­ки — на­пи­шу на­ко­нец «Два соль­ди», от ко­то­рого у са­мо­го му­раш­ки по спи­не...».

И вдруг уз­на­ём, что ра­бо­та над рас­ска­зом, так ув­лек­шим Е. Но­со­ва, не­о­жи­дан­но ос­та­нов­ле­на, при­чём не про­сто ос­та­нов­ле­на на ка­кое-то вре­мя, как это не­ред­ко бы­ва­ет у пи­шу­щих, а за­бро­ше­на во­все...

Что же слу­чи­лось? Тог­да, по­мнит­ся, про­шёл слух, что, мол, про­сто не за­ла­ди­лась у пи­са­те­ля ра­бо­та над этой ве­щью. И всё-та­ки труд­но бы­ло по­ве­рить, что у та­ко­го ма­с­те­ра, как Но­сов, про­сто вот так, бес­при­чин­но, пре­рва­но пи­са­ние рас­ска­за, столь глу­бо­ко им про­ду­ман­но­го, эмо­ци­о­наль­но про­чув­ст­во­ван­но­го, от ко­то­ро­го у не­го, по соб­ст­вен­но­му же при­зна­нию, «му­раш­ки по спи­не»...

Поз­во­лю вы­ска­зать на этот счёт своё пред­по­ло­же­ние, воз­мож­но, не­бес­спор­ное, но ос­но­ван­ное, на мой взгляд, на ве­с­ких ар­гу­мен­тах.

Вер­нём­ся к уже упо­ми­нав­ше­му­ся но­сов­ско­му пись­му В. Ас­та­фь­е­ву, где Ев­ге­ний Ива­но­вич рас­ска­зы­ва­ет об учи­нён­ной ему на об­ла­ст­ном пи­са­тель­ском со­бра­нии «го­ло­во­мой­ке» за опуб­ли­ко­ван­ные в «Но­вом ми­ре» рас­ска­зы. Вчи­та­ем­ся ещё раз в его «ре­зю­ме» по­сле той «раз­бор­ки»: «Так что и не знаю, о чём те­перь пи­сать: о чём ни по­ду­маю, всё, ка­жет­ся,   н е   п о й -д ё т»   (раз­ряд­ка моя. — Л. К.).

По­нят­но, что «не пой­дёт» по­то­му, что на­пи­сан­ное мо­жет ока­зать­ся очень рез­ким, ос­т­ро-зло­бо­днев­ным и, как вы­ра­жа­лись тог­да, «не в ду­хе вре­ме­ни»... А ведь тот за­ду­ман­ный пи­са­те­лем рас­сказ, су­дя по все­му, обе­щал быть имен­но та­ким — ос­т­рым, ко­лю­чим... На это ука­зы­ва­ет и при­зна­ние са­мо­го Е. Но­со­ва в дру­гом его пись­ме В. Ас­та­фь­е­ву: «Есть трой­ка хо­ро­ших тем — дав­но я на них об­ли­зы­ва­юсь. Од­на — тя­жё­лая, труд­ная — «Два соль­ди» (про са­мо­гон­щи­цу, ты зна­ешь)». И тут же — о труд­но­с­тях с пуб­ли­ка­ци­ей уже на­пи­сан­ных про­из­ве­де­ний: «Де­ло это та­кое.   Ц е н з у р а   с е к а н ё т   (раз­ряд­ка моя. — Л. К.), об­сто­я­тель­ст­ва мо­гут быть не те, не по­па­дёшь в жи­лу...».

Так не по­то­му ли Е. Но­сов и пре­рвал в са­мом на­ча­ле ра­бо­ту над тем «тя­жё­лым, труд­ным» рас­ска­зом и при­бег­нул к са­мо­цен­зу­ре, что со всей оче­вид­но­с­тью осо­знал: за­ду­ман­ное про­из­ве­де­ние, ка­ким оно ему ви­де­лось, яв­но бу­дет не «в жи­лу» и, сле­до­ва­тель­но, за­ра­нее об­ре­че­но, а пи­сать в ящик сто­ла, на­до по­ла­гать, не хо­те­лось...

По­вто­рюсь: это все­го лишь пред­по­ло­же­ние, во­все не пре­тен­ду­ю­щее на бе­зо­го­во­роч­ность. Од­на­ко и при­ве­дён­ные здесь ар­гу­мен­ты, ду­маю, сов­сем не бес­поч­вен­ны. Во вся­ком слу­чае они, как мне пред­став­ля­ет­ся, бли­же к ис­ти­не, не­же­ли про­стое объ­яс­не­ние не­о­жи­дан­но пре­рван­но­го твор­че­с­ко­го про­цес­са толь­ко лишь «не­за­ла­див­шей­ся» у пи­са­те­ля ра­бо­той над но­вым про­из­ве­де­ни­ем. При­чи­на, ду­ма­ет­ся, го­раз­до се­рь­ёз­нее и глуб­же...

Тем не ме­нее рас­сказ «Два соль­ди» всё же был, как мы зна­ем, на­пи­сан. На­пи­сан и опуб­ли­ко­ван спу­с­тя не­сколь­ко де­ся­ти­ле­тий по­сле воз­ник­ше­го за­мыс­ла и пер­во­на­чаль­но на­ча­той ра­бо­ты.

Бле­с­тя­ще на­пи­сан­ный рас­сказ про­из­во­дит не­из­гла­ди­мое впе­чат­ле­ние не­о­рди­нар­но­с­тью и ос­т­ро­той под­ня­той те­мы, глу­би­ной по­ка­за под­лин­но на­род­ной кре­с­ть­ян­ской жиз­ни, не­дю­жин­ным са­мо­быт­ным ха­рак­те­ром глав­ной ге­ро­и­ни, ко­то­рую впо­ру по­ста­вить в один ряд с не­кра­сов­ски­ми жен­щи­на­ми... Мож­но толь­ко пред­ста­вить, как ог­лу­ши­тель­но гром­ко про­зву­ча­ло бы это но­сов­ское про­из­ве­де­ние, по­явись оно тог­да, в се­ре­ди­не ше­с­ти­де­ся­тых.

И всё-та­ки, во­пре­ки всем пре­по­нам, Е. Но­со­ву, как и его близ­ким по ду­ху ли­те­ра­тур­ным со­бра­ть­ям, уда­ва­лось ска­зать своё со­кро­вен­ное сло­во. Это сло­во вы­со­кой ху­до­же­ст­вен­ной про­бы не ту­ск­не­ет от вре­ме­ни, по­то­му что оно пол­но­вес­но, мно­го­звуч­но, жи­во­пис­но и ма­с­тер­ски от­то­че­но. Не­да­ром В. Ас­та­фь­ев, сам ма­с­тер вы­со­чай­ше­го уров­ня, на­звал Е. Но­со­ва «луч­шим сти­ли­с­том в со­вре­мен­ной рус­ской ли­те­ра­ту­ре». Бле­с­тя­щую оцен­ку пи­са­тель­ско­го да­ро­ва­ния сво­е­го дру­га он вы­ска­зы­вал и в пись­мах са­мо­му Ев­ге­нию Ива­но­ви­чу. «Сей­час я про­чёл «Тём­ную во­ду» и мо­гу толь­ко по­вто­рить то, что пи­сал ле­том, — со­об­щал В. Ас­та­фь­ев в но­я­б­ре 1993 го­да. — Бо­лезнь тя­жё­лая твоя, во­пре­ки мо­им тай­ным ожи­да­ни­ям, ни­сколь­ко не от­ра­зи­лась на тво­ём, пыш­но го­во­ря, «пе­ре», всё так же оно точ­но, кра­соч­но, пе­ву­че и про­ник­но­вен­но, всё так же ты луч­ший сти­лист в со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ре, и дай те­бе бог здо­ро­вья и му­же­ст­ва».

В на­ши дни кни­ги Ев­ге­ния Ива­но­ви­ча Но­со­ва, как и дру­гих боль­ших рус­ских пи­са­те­лей, к со­жа­ле­нию, вы­хо­дят не ча­с­то и ми­зер­ны­ми ти­ра­жа­ми — та­ко­во «ве­я­ние» ры­ноч­ной сти­хии. Но всё же вре­мя от вре­ме­ни что-то из­да­ёт­ся из твор­че­с­ко­го на­сле­дия ма­с­те­ров оте­че­ст­вен­ной сло­вес­но­с­ти. Два го­да на­зад ста­ра­ни­я­ми ку­рян в мос­ков­ском из­да­тель­ст­ве «Рус­ский путь» вы­шло пре­крас­но оформ­лен­ное 5-том­ное со­бра­ние со­чи­не­ний Е. И. Но­со­ва, при­уро­чен­ное к 80-ле­тию пи­са­те­ля. Од­но­том­ни­ки из­бран­ных но­сов­ских про­из­ве­де­ний из­да­ны так­же в Бел­го­ро­де и Ир­кут­ске.

Кни­ги Ев­ге­ния Но­со­ва не под­вла­ст­ны заб­ве­нию. Эту мысль не раз под­чёр­ки­ва­ли мно­гие кри­ти­ки и ли­те­ра­ту­ро­ве­ды, пи­сав­шие о по­ве­с­тях и рас­ска­зах пи­са­те­ля-ку­ря­ни­на. По­жа­луй, на­и­бо­лее ве­со­мо и про­зор­ли­во вы­ска­зал­ся о твор­че­ст­ве Е. Но­со­ва ли­те­ра­тур­ный кри­тик А. Кон­дра­то­вич,
за­ме­тив­ший, что вре­мя всё рас­су­дит по спра­вед­ли­во­с­ти, и под­лин­но ху­до­же­ст­вен­ные про­из­ве­де­ния проч­но ут­вер­дят­ся «на сво­ём за­кон­ном ме­с­те», по­то­му что сто­ят они «на проч­ных, не под­вла­ст­ных го­дам ус­то­ях прав­ды и ма­с­тер­ст­ва». «Но и не од­но вре­мя — су­дия, — до­бав­ля­ет кри­тик. — И нам, со­вре­мен­ни­кам ны­неш­ней ли­те­ра­ту­ры, да­но не­ко­то­рое по­ни­ма­ние. И, ду­ма­ет­ся, в оцен­ке про­зы Ев­ге­ния Но­со­ва мы и са­мо вре­мя не про­счи­та­ем­ся: из на­и­выс­шей ли­те­ра­ту­ры он не вы­па­дет. Нет».

Сам Ев­ге­ний Но­сов без­гра­нич­но ве­рил в си­лу ху­до­же­ст­вен­но­го сло­ва и ут­верж­дал это как не­зыб­ле­мый по­сту­лат: «Всё прой­дёт, а кни­га ос­та­нет­ся...». Ис­тин­но так!