|
Валентина ЕРОФЕЕВА ТАИНСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК
Геннадий Иванов. Избранное. М., изд-во “Вече”, 2006
Всё начиналось очень просто – Как будто лодка мне дана: Качнулся борт, Качнулся остров, Кивнули дальние дома.
Вот так просто и ясно, кажется, начиналось всё не только в поэзии, но и в жизни человека, написавшего эти строки. Мир состоял из первой звезды – и в этом “краткая радость открытия”, из пруда “с ледянистой осокою”, из “горок соломенных крыш”. И бабушки – мудро учившей: “Люди, что жили, не умерли – на небе век их настал”. События – некрупные, “только душа их хранит”. Хранит до сих пор. И оттого задаётся “детскими” вопросами:
Кто мы, откуда, здесь ли дом родимый, А если нет, то где его искать? И грезится, что где-то есть опушка, Зимой и летом солнцем залитая, И от неё идёт дорога к дому… Но чем нас встретит долгожданный дом?
И оттого ведом ей и разговор с вороном “в минуты тоски и доверия”. Разговор о смысле жизни: это что – суета? – вот эти “горы прочитанных книг”. Или бесконечное счастье того, кто хотя бы прикоснётся к ним, памятуя, что не только “плач и стон” там в них, но и “вечные силы без края”… А может быть, лишь эти “вечные силы без края” и удерживают мир даже тогда, “когда погас на горизонте свет, и от миров повеяло кочевьем”... И лишь они подпитывают бьющуюся “против ветра” в небе птицу, гибнущего в поле, “ночном и холодном”, солдата, “жадно и безутешно локтями” взламывающего заледенелый наст... И только они, “из памяти сети” плетя, запутывают нас в этих благодатных сетях. Привязывая, притягивая к земному, родному – вот этим немногим листьям живым, которые “всё ещё по ветру шелестят”, этим облакам дождливым, этому запорошенному листьями пруду. И оттого — “ещё жалко забыться и по глине размокшей уйти”… Куда уйти?.. Есть услада особая здесь, на земле, у поэта. Ему бесконечно благостно в родном краю, хорошо в этой тишине, на этом высоком холме, “овеянном забвеньем”, на этой дороге, веющей запустеньем. Потому что и забвенье это, и запустенье для него – поэта – священны. Они пропитаны не только памятью детства, но и памятью о двух великих собратьях – Анне Ахматовой и Николае Гумилёве, которые жили и творили на малой родине Геннадия Иванова, а сам он ходил в начальную школу, в бывший барский дом, последней хозяйкой которого в имении Слепнёво Бежецкого уезда Тверской губернии была мать Николая Гумилёва. Как хорошо мне в этой тишине! Иду, присяду где-нибудь на кочке И слушаю – слова идут ко мне. Как будто здесь таинственный источник.
Струится тихо доблестная речь, Мне слышится высокое моленье… Не надо никаких музейных свеч, Пусть будет вечно это запустенье.
“Таинственный источник” высвечивается в искреннем желании поэта говорить “правду о себе самом”. Говорить любимой: “И я тогда ещё не знал,/ Что принесу тебе страданья”. Говорить самому себе – “грешнику, разных бесов большому приспешнику”. Говорить землякам – от объяснения в тянущем, ностальгирующем:
Зачем надо пробовать клевер на сладость? Зачем нам нужна эта малая радость? Зачем это надо – ходить целый день И слушать, и слушать тоску деревень?.. —
до прощального:
Осталось и мне поклониться И больше не ездить сюда.
Говорить правду о времени, в котором маятно и больно душе, больно до такой степени, что уже за гранью этой боли, вырвавшись из неё, вдруг ощущаешь, “тоску восторгом утоля”, “Что век далёк, / Что в вечной тишине ещё не начиналось исчисленье”. Всё ещё только предстоит:
Ещё тут всё свежо и незнакомо, Ещё не искупались мы в крови – Ещё как будто можно по-другому Устроить мир – по правде и любви.
И тогда “все рыбаки былых столетий” приплывут на этот древний, полупридуманный поэтом берег – берег Арктики, где единственно, видимо, и возможен по чистоте этот “эксперимент” воскрешения. Хотя нет, и в столь любимых сердцу родных местах – тоже:
Небо ночное – как будто в разобранном виде Что-то такое, что надо однажды собрать. Собраны будут все звуки разрозненной жизни, Собраны будут все краски и все лепестки…
В этой вроде бы идиллии единения – скрытая экспрессия отпора, неприятия многого в реальном земном существовании человека, но более общества, которому он вынужден принадлежать, служить, подчиняться. Экспрессия эта гармонично накладывается на отзвуки мелодии любви и воскрешения отцов Николая Фёдорова (“мы приносим своё Поминовение всем людям Земли…”), обновляя и обогащая её живою музыкой современности. Диапазон этой музыкально-смысловой палитры Геннадия Иванова велик. В ней и смиренно-счастливое любование родиной – “радость великая здесь происходит от малого”, и лермонтовски-рубцовское пересечение с “тоской печальных деревень”, и почти некрасовский плач:
Нищие, жалкие, вечно зависимы. Кто нами правит, никак не поймёшь. И никогда не добраться до истины: Ложь отодвинешь – там новая ложь…
Но и грозное предупреждение, созвучное предупреждению многих русских поэтов современности – от Николая Тряпкина и Юрия Кузнецова до Глеба Горбовского и Евгения Семичева: “Русский народ – иготерпец во времени./ Не вынуждайте его на топор…” Молчание народное — это не молчание ягнёнка, ведомого на заклание (“проснёмся мы уже на сковородке”). Это – молчание-ожидание. Кого или чего? – “Он Сталина, а может, Бога ждёт”… И это “Бога ждёт...” опять возвращает поэта к “душе живой”, которая не только воспринимает свет и тепло костра, “горящего вдали от дома”: (“Я стал другим. Ну разве мог я прежде / На расстоянье греться от него”), но и прокладывает земную дорогу “в блаженный мир, где горний Свет”.
Дорогу через любовь. Любовь к яблокам, “летящим в траву”, к снежинкам, кружащимся “лепестками цветов далёких, неземных цветов”, к “сверканию поля и леса”, к “сумрачным лицам” на перроне. К монаху, воину, крестьянину… И дрожь “любви из Нового завета” выплавляется из всего этого. Или порождает всё это?
Со мною разговаривает рожь. Колосья шепчут, что уходит лето, Что скоро поле всё пойдёт под нож… И вспомнилось из Нового завета –
Что мы колосья тоже, и придёт Великий срок последней самой жатвы, Снопы свезут на Божий обмолот И будет всё, о чём читали жадно.
И будет всё, о чём читали впрок, Что страшно, и таинственно, и дивно, Но так должно быть. Милосерден Бог. Мука и мука – это неразрывно.
Со мною разговаривает рожь. Колосья шепчут, что уходит лето. По сердцу зябко пробегает дрожь – То дрожь любви из Нового завета.
Душа – живёт, дышит, светится… И этим светом озаряет всё вокруг. |
[В начало] [Содержание номера] [Свежий номер] [Архив]
"Наш современник" N2, 2007 e-mail: mail@nash-sovremennik.ru |