К 60-летию Великой Победы

 

 

Борис АРБЕКОВ

 

 

Мой парад Победы в Москве

 

Из воспоминаний Бориса Георгиевича Арбекова, генерал-майора в отставке, в годы войны — артиллерийского офицера, дошедшего с боями до Кёнигсберга, участника Парада Победы.

 

Сыну Владимиру

 

Я — москвич, коренной москвич, родившийся и выросший в этом городе. Моя малая родина — это территория между Тверским бульваром и Садовым кольцом, всем известная Малая Бронная улица, Патриаршие пруды, воспетые когда-то Михаилом Булгаковым. Вот там — в одном из переулков, выходящих на Малую Бронную, и был расположен дом, где прошло мое детство. Семья наша состояла из четырех человек: отец, мать и мы с братом. Отец мой перед войной работал в Наркомате путей сообщения, а мать была педагогом. Жили мы в коммунальной квартире, небогато, но не впроголодь. За это спасибо маме, которая умела вести домашнее хозяйство.

К началу войны я уже закончил школу и намеревался поступать в ленин­градскую военную “мореходку”, но мой школьный товарищ сагитировал меня подать документы в Московское артучилище, которое находилось на Беговой улице. Я перед войной занимался баскетболом, был физически развитым юношей, да и школу закончил на “хорошо” и “отлично”, так что проблем с поступлением не было. И вот я уже курсант 1-го Московского Краснознаменного артиллерийского училища имени Красина. А друга моего направили в танковое училище, я встретился с ним только после войны.

Изнурительными для нас были налеты фашистской авиации в первые дни, недели и месяцы обороны Москвы. Наше училище было расположено в таком месте, что, куда авиабомбу ни сбрось, обязательно попадешь в какую-то важную цель. С одной стороны — товарная станция Белорусской железной дороги с бесчисленным количеством всяких складов, пакгаузов; рядом авиационный завод, развилка шоссе... И само направление западное. Поэтому чаще всего фашистские самолеты сбрасывали свой смертоносный груз именно на этот район. Днем налетов вражеской авиации, за редким исключением, не было. Курсанты учились в классах и на технике. Но как только наступали сумерки, тревоги следовали одна за другой. Только лег на кровать, закрыл глаза — “Тревога! Тревога!”. И так за ночь два-три раза. Это изматывало людей больше всего.

Вскоре училище было переименовано в 1-е Гвардейское Краснознаменное минометно-артиллерийское училище имени Красина. В дополнение к нашему учебному курсу курсанты стали изучать новую боевую технику. Любовно называемые в народе “катюши” — гвардейские реактивные минометные ус­тановки.

Поскольку сводки с фронтов становились всё более тревожными, враг приближался к Москве, личный состав училища оборудовал в подмосковной зоне артиллерийские огневые позиции, где отрабатывал стрельбу прямой навод­кой по макетам танков, готовясь к сражениям с фашистами.

При этом, должен сказать, никакой паники и нервозности среди курсантов не было. Из личного состава училища были сформированы патрульные группы, которые следили за порядком на улицах столицы. Люди чувствовали, что Москва не брошена на произвол судьбы, советская власть есть и будет, город фашистам не сдадим.

К началу ноября стало известно, что училищу предстоит переезд из Москвы к новому месту дислокации-учебы, но куда, мы, курсанты, не знали.

Перед самой отправкой я сильно заболел и попал в Боткинскую больницу, но не захотел отставать от своих и досрочно выписался из лечебницы. Прибыл на Казанский вокзал перед самым отходом эшелона, успел вовремя.

Передислокация училища произошла в город Миасс Челябинской области (на Урале). К нашему приезду были подготовлены здания на берегу озера Чебаркуль, и если бы не зима с ее морозами, можно было бы сказать, что училище расположилось в курортной зоне. Но одно дело утренняя зарядка по пояс голых молодых парней в Московской области, хотя и здесь бывают холодные зимы, и другое — в декабрьские морозы на Урале. У меня же подкожный жир практически отсутствовал, холод схватывал и проникал вглубь почти мгновенно, спасали только активные движения. Правда, несколько позднее зарядку нам разрешили проводить в нижних рубашках. Как я не заболел, не знаю...

Учебный процесс был очень напряженным. Что же поддерживало и укрепляло нас?

Дорогой читатель! Представь себе, что тебе 18—20 лет, ты находишься в строю вместе с нами и как бы на счет “раз-два” слышишь голоса запевал:

 

Родину беречь нам завещали деды,

Жизней не щадя, в атаку шли отцы.

Пробил час, и нам сражаться до победы,

В бой, вперед, за Родину, бойцы!

 

И сразу за этим десятки курсантских глоток под слитный стук солдатских сапог рявкают в суровом напряжении припевом:

 

За край родной вперед, гвардейцы, в бой,

Пусть битвы гром гремит кругом.

Свою страну любя, мы не щадим себя,

И наша честь — победа над врагом!

 

Весной 1942 года закончилось наше ускоренное, интенсивное обучение военному делу, и каждому курсанту было присвоено воинское звание лейтенант. Многие курсанты подготовку к этому, надо сказать, не рядовому событию начали заблаговременно, изготовляя лейтенантские кубики для петлиц каким-то особым способом. Меня этот ажиотаж, честно говоря, особенно не волновал, так как в это время я думал совсем о другом. Беспокоила судьба родных: мать находилась в эвакуации в Рязанской области, где работала в одной из деревень директором-преподавателем в школе, отец и тетя были на фронте, брат — в Средней Азии в больнице с туберкулезом позвоночника.

После соответствующего поздравления со стороны командования по случаю присвоения воинских званий и торжественного обеда без лишних проволочек нас, новых лейтенантов, по железной дороге отправили в Москву в отдел кадров артиллерии Красной Армии, выдав каждому соответствующие документы.

По пути в Москву я сошел на одной из станций под Рязанью и шел вечер и всю ночь пятьдесят километров по весенней распутице до того села, где в это время жила моя мать. Помню, на следующий день, когда я, попрощавшись с мамой, уходил обратно на станцию, меня вышло провожать все население деревни — одни женщины, от девочек до старушек: в селе не было ни одного мужчины, все ушли на фронт...

В отделе кадров артиллерии меня долго не задержали и вручили предписание убыть в г. Бронницы Московской области, где формировался 827-й Отдельный армейский разведывательный артиллерийский дивизион 16-й армии Западного фронта (827-й ОАРАД). Было это в мае 1942 года, когда мне исполнилось всего только 18 с половиной лет. С этого момента началась моя фактическая командирская армейская жизнь.

16-я армия под командованием К. К. Рокоссовского в 1942 году вела позиционные бои. Основные события в это время происходили на южных фронтах, и Рокоссовский вышел в Ставку с предложением о прорыве германского фронта для помощи нашим войскам, которые сражались на юге. Но это предложение тогда не прошло. Войска накапливали силы, учились воевать.

Мы осваивали звукометрическую технику ведения артиллерийского огня, когда по звуку выстрелов вражеских орудий определяется их место­положение и потом наносится ответный удар.

Летние бои 1942 года были боевым крещением для звукобатареи, началом ее боевого пути. Первые засеченные вражеские батареи, первые координаты, переданные нашей артиллерии, первые огневые удары по врагу, проведенные со звукометрической корректировкой. Все вроде бы как надо, все по науке. Но чего-то не хватало. Не хватало чего-то существенного, необходимого на войне, — не хватало веры в свое оружие.

Ведь результат того, что мы делали, происходил в тылу противника. Да, вражеская батарея перестала стрелять. Ну и что? А может быть, она сменила боевую позицию? Вот если бы можно было посмотреть своими глазами на происходящее там, тогда другое дело. В летних наступательных боях сделать это не удалось. Захвачены были всего две вражеские траншеи. Но настало такое время, когда мы получили возможность воочию увидеть не только огневые позиции артиллерии противника с брошенными, искалеченными орудиями, но и зафиксировать на фото убитую орудийную прислугу. Пришло это, правда, несколько позднее, а точнее, через год. Но мы верили, что всякая замолчавшая батарея врага, по которой нанесен удар по данным нашей звукобатареи, — это жизни наших солдат, спасенные от смерти.

Вспоминается такой эпизод. День был довольно спокойный, как вдруг заработала вражеская артиллерия. Снаряды летят куда-то далеко в наш тыл. Засекаем вражескую батарею, и тут же звонок по телефону: “Немедленно подавить!”. Звонят из штаба артиллерии армии. Сообщаем координаты враже­ской цели нашей артиллерийской бригаде, и буквально тут же — выстрелы наших орудий. Как в жизни, часто бывает, что не везет, но иногда и повезет. В данном случае засекаем взрывы наших снарядов, и они почти на сто процентов совпадают с местами вражеских залпов. Сообщаем в артбригаду, они “подбро­сили” ещё несколько снарядов — и полная тишина. Больше артиллерия против­ника не стреляла.

 

Осень 1942 года запомнилась еще одним боевым эпизодом в жизни звукобатареи. На данном участке фронта у фашистов появился наглый, “распоясавшийся” артиллерист, который, используя преимущества возвышенной местности, взял под огневой контроль территорию расположения наших войск. Дело дошло до того, что артиллерийский огонь гитлеровцами открывался даже по одиночным бойцам. Имея на нашей местности ряд пристрелянных ориентиров (реперов), немецкая артиллерия стреляла сразу на поражение. Жизнь для наших войск, скажем мягко, была очень и очень затруднена. Работал этот фашист-артиллерист как по расписанию, с перерывами на прием пищи и отдых. Попытки обнаружить, засечь его батарею успеха не приносили.

Срочно пишу докладную командиру своего дивизиона: “Товарищ командир! Прошу срочно прислать топографическое отделение для привязки звукопостов. Иначе позор на всю Европу!”. Почему я так написал? Необходимо было обратить внимание начальства на особый случай, особую ответственность, которая легла на звукобатарею. Кратко объясняю командиру огневой батареи сложившуюся ситуацию и предлагаю ему командовать своей батареей при стрельбе по фашистской батарее прямо из автобуса ЦС (центральная станция звукобатареи). “Ну вот, скоро фриц начнет”, — говорит командир, и с немецкой стороны, как бы в подтверждение этих слов, — бах-бах! А лента на ЦС уже бежит, звукопосты четко фиксируют поступившие сигналы и передают на центральную станцию. Считанные минуты, которые кажутся часами, и вот цель на планшете. Смотрим по карте: да, здесь фашистская батарея вполне может быть, — и одновременно прикидываем место (по карте), по которому надо будет дать пристрелочный выстрел.

А командир уже командует: “Азимут такой-то, прицел такой-то, осколоч­ным, один снаряд, огонь!”. И почти тут же, где-то за нашими спинами выстрел — бух! Пошел наш снаряд. Буквально через несколько секунд снова бежит лента на ЦС, и с той, фашистской, стороны доносится звук разрыва. Быстро обраба­ты­ваем, наносим на планшет. Вот куда мы целились, а вот где координаты разрыва снаряда. Командир огневой батареи вносит поправки в азимут и прицел для своей батареи и командует: “Осколочным, два снаряда, беглым, огонь!”. Бах-бах-бах! — всего восемь снарядов по вражеской батарее. Засекаем разрывы наших снарядов и полученные ленты от них накладываем на ленты от засеченной перед этим вражеской батареи. Совпадение полное! Удалось — есть, значит, Бог на свете!

Зимой 1942—1943 годов военные действия в полосе 16-й армии продол­жались, артиллерия работала вовсю, используя и данные звукоразведки. Делалось все возможное, чтобы как-то помочь нашим войскам на основном участке советско-германского фронта в этот период — в Сталинградской битве.

В марте 1943 года наша армия перешла в наступление, прорвала оборону противника и, форсировав речку Жиздру, двинулась дальше на Запад. Вообще, весна 1943 года стала переломной вехой в ходе войны. В войсках чувствовалось приподнятое настроение. Победа в Курской битве многократно усилила его.

Нашей армии, 11-й Гвардейской (бывшей 16-й), довелось участво­вать в Орловской операции как одной из составляющих Курской битвы. Армия наносила главный удар с севера по так называемому Орловскому выступу, который находился в руках гитлеровцев.

Буквально в считанные часы вражеская оборона была прорвана на всю глубину и в прорыв введены наши танковые соединения. Конечно, в то время мы, младшие офицеры, не знали и не могли знать всех замыслов нашего Верховного командования, но знали твердо самое главное: врага надо бить и гнать с нашей земли.

В этих боях 11-й Гвардейской армией командовал генерал К. Н. Галицкий, сменивший генерала И. Х. Баграмяна, назначенного командовать 1-м Прибал­тийским фронтом.

Летнее наступление 1943 года 11-й Гвардейской армии было не просто успешным, но именно таким, о котором мы мечтали. Несмотря на то, что фашисты с отчаянием обреченных ожесточенно сопротивлялись — стреляла их сохранившаяся артиллерия, бомбила авиация, — все было не так, как раньше. Мы наступали, мы, а не они! Вот здесь-то, на отвоеванной у врага родной земле, впервые за месяцы и годы удалось, правда недолго, посмотреть на засеченные звукобатареей цели, подавленные огнем нашей артиллерии. Сказать о том, что мы были удовлетворены увиденным, было бы неправильно, так как это не отражало нашего состояния; сказать, что мы были в восторге, вроде подходит больше к театру. Наряду с глубоким удовлетво­рением мы просто не были готовы к тому, чтобы рядом с искореженной, побитой осколками техникой видеть трупы орудийной прислуги, ящики неизрасходованных сна­рядов... Все засеченные цели были там, где они и должны были быть. По указа­нию штаба артиллерии армии результаты комиссионного обследования целей противника были официально зафикси­рованы.

Настроение было хорошее, бодрое, в том числе и потому, что накануне наступательных боев автору этих строк был вручен первый для него орден — Отечественной войны II степени.

После освобождения г. Брянска в сентябре 1943 года наша армия была передана в состав 1-го Прибалтийского фронта и отличилась в Городокской операции. Во время этих боев я был ранен, попал в госпиталь. В это же время погиб мой отец, который участвовал в Курской битве и похоронен на городском мемориале в этом городе.

В июне 1944 года я был принят в члены коммунистической партии. Прием в партию был значительным для меня событием, определившим на всю жизнь мою идеологию. Проходил он в полевых условиях, на боевом рубеже. До этого момента мне казалось, что я недостаточно подготовлен к вступлению в партию, так как поверхностно был знаком с ее историей. Но старшие товарищи убедили меня в том, что это дело поправимое, а в данное время главная задача заклю­чается в разгроме фашизма и освобождении от “коричневой чумы” не только нашей Родины, но и других народов Европы. Не согласиться с этим было нельзя.

И вот наконец наступил 1945 год. Наши войска стремительно продвигались к столице Восточной Пруссии — городу Кёнигсбергу. Предстояли последние, самые ожесто­ченные бои Великой Отечественной войны.

На пути к Кёнигсбергу запомнился боевой эпизод, не имеющий аналогов в боевой практике. В боях за город Инстербург была проведена корректировка ночного огня артбатарей с помощью звукометрии по объектам противника. За взятие этого города мы получили благодарность от Верховного Главно­коман­дующего.

Еще до того, как был окружён Кёнигсберг и шла подготовка к штурму, мы получили результаты аэрофотосъемки города. Бросилось в глаза то, что с высоты птичьего полета кварталы города странно напоминали пчелиные соты (только, разумеется, не наполненные медом). Буквально ни у одного из домов не было крыши. Таков был результат бомбежки города английскими и американскими самолетами. Как говорили сами немцы, за какой-то промежуток времени, предшествующий бомбежке, на город были сброшены листовки с обращением к немцам: покинуть город к такому-то числу, так как будет авиационный налет. Всего в налете участвовало 500 “летающих кре­постей”, которые превратили город в руины.

Но немцы есть немцы: за короткий срок до подхода советских воинских частей они сумели навести в городе относительный порядок — убрали завалы на улицах, сгребли кучи обломков. Но, конечно, всё то, что было в подвалах домов, магазинов, всякого рода предприятий и учреждений, так там и осталось. Позднее, после взятия Кёнигсберга, когда автору пришлось некоторое время работать с военнопленными немцами по восстановлению казарм и помещений для размещения советских войск, не раз приходилось поручать немцам (пленным) расчищать те или иные подвалы, из которых они извлекали не только необ­ходимую арматуру для ремонта, но и продукты, в частности заплесневевшие полукопченые и копченые колбасы, консервы, сыры. Немцев, включая военно­пленных, мы должны были кормить и оказывать им медицинскую помощь.

Штурм Кёнигсберга начался 6-го и закончился 9 апреля 1945 года. Перед этим начальнику фашистского гарнизона нашим командованием был предъявлен ультиматум о сдаче города и сохранении при этом жизней всем сдавшимся. Этот ультиматум фашистами был отклонен, поскольку, располагая большими силами, они надеялись затянуть борьбу за город, отвлечь на себя часть советских войск, наступающих на Берлинском направлении.

Только в ночь на 10 апреля появились колонны сдающихся в плен фашистов.

Столица нашей Родины Москва в ночь на 10 апреля 1945 года салютовала из трехсот двадцати четырех орудий двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами в честь взятия “неприступного” Кёнигсберга.

На допросе генерал Ляш, в частности, сказал: “Никак нельзя было предпола­гать, что такая крепость, как Кёнигсберг, так быстро падет. Русское командо­вание хорошо разработало и прекрасно осуществило эту операцию. Под Кёнигс­бергом мы потеряли стотысячную армию. Потеря Кёнигсберга — это утрата крупнейшей крепости и немецкого оплота на востоке”.

В Кёнигсберге я и встретил миг, которого ожидал весь советский народ, а точнее — весь мир.

Ночь, сплю, но сплю профессионально, “вполуха” — настроен на телефон­ный звонок, выстрел, звук тревоги.

И вдруг кругом — “та-та-та” и “бах-бах-бах”, и пошло, и поехало. Выскаки­ваю с пистолетом во двор, все небо в светящихся нитях от трассирующих пуль, звуки зенитных разрывов, во дворе люди палят из автоматов и пистолетов в небо, взлетают ракеты, выпускаемые из ракетниц. “Война кончилась!! Мир! Немцы капитулировали!!”. И повсюду крики: “Победа! Победа! Победа!”. Подни­маю свой пистолет и пол-обоймы выстреливаю в ночное небо. Неужели война кончилась? Такова была реакция на получение из Берлина сообщения о подпи­сании немцами акта о полной и безоговорочной капитуляции фашистских войск.

Война кончилась, но впереди меня еще ожидало событие, которое и дало заглавие моим воспоминаниям. Как-то раз вызывает меня командир артилле­рийской бригады. Внезапный вызов к начальнику через голову непосредст­венного командира всегда что-то означает: как правило, получение задания. Иду и думаю: что может быть? Прихожу, докладываю о прибытии. Командир бригады спрашивает: готов ли я поехать в Москву? Я, конечно, в душе обомлел и, не задавая лишних вопросов, отвечаю, что готов. Чувствую, что по настрою разговор предстоит скорее праздничный, чем с каким-либо служебным поручением. “Мы решили от артбригады выделить на поездку в Москву тебя, а остальные указания получишь у заместителя командующего артиллерией армии, который вызывает тебя для инструктажа. Все. Иди”. Раз ко мне вопросов других не последовало, значит, они уже все обдумали и решили.

У заместителя командующего артиллерией армии узнаю, что Верховным Главнокомандующим, то есть И. В. Сталиным, принято решение о проведении в Москве парада в ознаменование победы над гитлеровской Германией. Мне поручается представлять на параде артиллеристов, лучших артиллеристов, от 11-й Гвардейской армии, всего 10 человек. Для подготовки к параду следует прибыть в сводный от 3-го Белорусского фронта полк в город Веллау (в настоящее время г. Знаменск) вместе с командой артиллеристов. Командиром сводного полка назначен дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант  П. К. Кошевой, командир 36-го Гвардейского стрелкового корпуса. “Сдавайте дела и убывайте с личным составом в полк!” — заключил генерал. Что тут можно было сказать, кроме: “Слушаюсь. Спасибо за доверие!”.

Сводный полк от фронта — это пять батальонов по 200 человек плюс командный состав, всего 1059 человек и 10 человек запасных. Несколько позднее для ряда фронтов количество батальонов было увеличено до семи.

Остаток дней мая и часть июня прошли в тренировках, как правило, под звуки оркестра.

Нелишне будет упомянуть, что на параде предусматривалось командирами отделений (по 10 человек) иметь офицеров среднего звена, как правило капитанов, соответственно командирами батальонов были командиры дивизий, а во главе сводных полков — командующие фронтами.

Несколько слов о том, как готовился парад Победы. Известно, что после подписания 8 мая 1945 года немецким военным командованием акта о безогово­рочной капитуляции (в пригороде Берлина Карлсхорсте), через несколько дней Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин дал поручение Генеральному штабу продумать и доложить соображения о параде в ознаме­нование победы над гитлеровской Германией. При этом он подчеркнул, что нужно подготовить и провести особый парад: в нем должны участвовать предста­­ви­тели всех фронтов и всех родов войск. До этого, по русскому обычаю, отметить победу за столом, на праздничном обеде в Кремле. На обед пригласить командую­щих войсками фронтов и других лиц по предложению Генерального штаба.

Вовсю заработал Генштаб, но так как сроки были сжатыми, то предложения по параду Победы были доложены И. В. Сталину 24 мая, в день торжественного обеда. Верховный Главнокомандующий с предложениями Генштаба согласился, кроме срока проведения парада, сократив подготовку к нему до одного месяца, и назвал дату проведения — 24 июня. Здесь же он внес предложение о судьбе гитлеровских знамен, а именно — они с позором должны быть повержены к ногам победителей. Как это осуществить на практике, должен решить Генштаб.

Кроме того, И. В. Сталин объявил, что принимать парад будет Жуков, а командовать — Рокоссовский.

Эти указания немедленно были приняты к проработке и исполнению. Директива о параде Победы была подписана начальником Генерального штаба генералом армии А. И. Антоновым 24 мая и немедленно направлена в войска.

Время, отведенное на подготовку к параду, пролетело быстро, как это всегда бывает, когда человек занят работой. Своих гвардейцев-артиллеристов встречать приходилось изредка, так как они были в другом батальоне. Состав же своего отделения я практически не знал из-за постоянных замен солдат при ранжировке. Сначала у меня был даже список отделения, но потом мне, по совету таких же командиров отделений, пришлось отказаться от него. Знал только одно: за моей спиной — лучшие солдаты нашей матушки пехоты, все с орденами, многие из разведки.

Наконец приказ на погрузку. Погрузились в вагоны (офицеры отдельно от сержантского и рядового составов) и поехали в столицу нашей Родины город Москву на парад. С собой везли, как было приказано директивой Генштаба, тридцать шесть боевых знамен наиболее отличившихся в боях соединений и частей, а также все захваченные в боях знамена противника.

Настроение было приподнятое, радостное, ожидающее. Ведь большинство из тех, кто ехал в Москву на парад, до этого в ней и не бывал, а только слышал.

В Москве наш сводный полк 3-го Белорусского фронта расквартировали в так называемых Чернышевских казармах, это рядом, почти напротив Данилов­ского рынка. Запомнился первый обед. Длинные столы, покрытые белыми скатертями, в большом зале столовой. Бесчисленное количество стаканов, по количеству мест, с уже налитыми 100 граммами водки, бутылками ситро, тарел­ками и приборами для еды. Хотелось вспомнить, когда в последний раз мы были в аналогичной обстановке, но так и не удалось. О солдатах же, скажем, моего отделения и говорить не приходится. Обед был на славу, зал наполнился гулом голосов…

Еще более приятным было другое. Около казарм днем и вечером нас ожидали родственники, невесты и просто девушки, пришедшие сюда в надежде найти своего суженого. Не могу сказать, многие ли из “парадников” связали свои судьбы с москвичками, но лично я со своей будущей женой — именно на параде Победы.

В те дни мы были ограничены в свободном времени. Главным было подгото­виться к прохождению торжественным маршем по Красной площади. Пройти ровными шеренгами (по 20 человек в шеренге) с одинаковым расстоянием между шеренгами без длительных тренировок не удастся, хотя бы из-за большой разницы в росте бойцов, а следовательно, ширины их шагов. Тренировки проходили, как правило, на площади у ВСХВ (Всероссийская сельскохозяйст­венная выставка), Крымской набережной, Центральном аэро­дроме. Крымская набережная запомнилась тем, что на ней удалось в упор встретиться и лицезреть Маршала Советского Союза A. M. Василевского, который стал ко­ман­дующим 3-м Белорусским фронтом после гибели генерала армии  И. Д. Черня­ховского. Для встречи своего командующего мы стояли в строю, как на параде, а он, медленно вглядываясь в лица офицеров, прошел перед нами. Всем своим, можно сказать, бравым видом, но особенно разумным человеческим лицом он мне запомнился на всю жизнь.

Нельзя сказать, что все строевые занятия были одинаковыми. Однажды на площади у ВСХВ перед нами проходили саперы и связисты. По топоту сапог по мостовой нашим командирам стало ясно, что мы перед ними в этом вопросе слабовато выглядим. Почему? В чем дело? Оказалось, как бы мы ни стучали по асфальту или брусчатке резиновыми подошвами, мощного звука не получится. У саперов и связистов сапоги были подкованы не только на каблук, но и по подошве.

Только прибыли с тренировки в казарму, распоряжение: “Всем подко­ваться!”. В подошву каждого сапога было вбито 20 спецгвоздей со шляпками, так называемых “морозок”, в каблук — подковка. Звук (топот) от проходящей колонны заметно возрос, да и срок носки таких сапог увеличился. (Кстати, у немцев солдатские сапоги были с “морозками”, устойчивость ноги в таком сапоге была большей, чем без “морозок”.)

В этот мой приезд Москва выглядела не только лучше, праздничней внешне, но и жила лучше, хотя карточки на продукты и промтовары оставались. Конечно, были и серьезные недостатки в жизни, связанные прежде всего с жильем, преступностью и спекуляцией. Но народ, как мне казалось, прекрасно понимал, что это временные недостатки, и в подавляющем большинстве был спокоен, как это было во время войны. В этот приезд в Москву мне неоднократно пришлось побывать в нашей многонаселенной коммунальной квартире, куда вернулась из эвакуации в Рязанскую область моя мать и где продолжал жить своеобразный патриарх — мой дедушка. Ждали и встречали меня в квартире с искренней радостью. И не только потому, что с войны я пришел живым и не калекой, но и потому, что встречи давали возможность обсудить массу вопросов, где-то всплакнуть, вспоминая не вернувшихся домой воинов, и попраздновать Победу за скромным столом. Всё было от души.

Однажды, вернувшись с очередных занятий, получаем распоряжение о том, что завтра будет выдача и подгонка парадного обмундирования. Никто до этого парадного обмундирования не носил и вообще не видел. Мундир был зеленоватого цвета, однобортный, со стоячим воротничком, приталенный под парадный ремень. На рукавах и воротничке, в зависимости от воинского звания, нашивались золоченые галуны в форме плоских катушек (1—2 шт.). Брюки были из синего сукна и другой выкройки, нежели бриджи, которые мы носили во время войны. Новые штаны были с небольшими галифе от карманов и ниже и больше походили на брюки, чем бриджи. Сшиты они были аккуратно, честь и хвала нашим швеям. Но где-то надо было укоротить, где-то удлинить и т. д.

С пошивкой парадного обмундирования для генералов дело обстояло несколько иначе. На каждого из участвовавших в параде генералов в ателье предварительно были сообщены соответствующие ростовки (размеры), которые позволили пошить парадную форму индивидуально для каждого генерала.

Накануне парада все его участники были награждены медалью “За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.”. Этот день был особенно торжественным и потому, что медали участникам парада вручались одним из первых в стране. Мы с интересом их рассматривали, поскольку для некоторых участников парада это была первая медаль, полученная в жизни, чего нельзя сказать об орденах. Помимо изображения в профиль Верховного Главнокомандующего товарища Сталина на ней были выбиты слова: “Наше дело правое. Мы победили”. На другой стороне — слова, определяющие название самой медали: “За победу над Германией”. К медали каждому участнику парада было выдано удостоверение за подписью того начальника, в батальоне которого он состоял (участвовал) на параде. Ваш автор был командиром отделения пехотного батальона 18-й Гвардейской стрелковой дивизии 11-й Гвардейской армии. Мои же артиллеристы шли в составе артиллерийской роты. Удостоверения к медалям были в жестких корочках красного цвета и приятно ласкали глаз. В то время мы и не думали, что именно эти удостоверения явятся для участников парада единственным документом, подтверждающим участие в параде Победы. Все последующие после парада Победы награждения этой медалью были в обычных белых корочках из плотной бумаги.

В настоящее время, спустя многие десятилетия после парада в Москве в 1945 году, кажется, что Генеральный штаб, проделавший огромную работу по планированию, организации и проведению этого мероприятия, сравнимую с крупной военной операцией, не предусмотрел, казалось, самую малость, а именно того, что могло бы увековечить это событие в памяти народа, скажем, выпуском соответствующего знака для участников парада. Годы спустя такой знак был создан и получен участниками парада, но многие уже ушли из жизни, и их дети и внуки могут и не знать об участии в параде Победы их дедов и отцов...

Взятие города-крепости Кёнигсберга также было увековечено медалью — “За взятие Кёнигсберга”. Указ Президиума Верховного Совета об учреждении этой медали был подписан 9 июня 1945 года. Пока медали были изготовлены, многие участники штурма были демобилизованы, назначены к новым местам службы и т. д. Тем же, кто продолжал находиться в рядах 11-й Гвардейской армии, медали “За взятие Кёнигсберга” были вручены в конце 1945 года.

Наконец наступил день парада — 24 июня 1945 года. Конечно, было радостное волнение в душе, хотелось, чтобы все прошло как можно лучше. Но, как назло, этот день с самого раннего утра был сумрачным, по небу плыли тучи, временами шел моросящий дождик. С утра мы приехали на Красную площадь и построились в отведенном нам месте. Так получилось, что это место было почти напротив мавзолея В. И. Ленина, ибо прохождение войск шло по фронтам с севера на юг, поэтому Карельский, Ленинградский и 1-й Прибалтий­ский фронты были ближе к Историческому музею, а наш фронт — почти по центру площади. Военная техника занимала Манежную площадь и улицу Горького (ныне Тверская). Мы, уже находясь в строю на Красной площади, с интересом наблюдали, как заполнялись гостевые трибуны справа и слева от мавзолея, а через некоторое время и трибуны самого мавзолея.

Весь личный состав войск на Красной площади был одет в парадные мундиры с орденами и медалями на груди и оружием, в зависимости от рода войск, естественно, без патронов. В Москву сводные полки от фронтов ехали со своим оружием. В соответствии с директивой Генерального штаба предусмат­ри­валось в сводном полку иметь три стрелковые роты, вооруженные винтовками, три стрелковые роты — автоматами, роту танкистов, роту летчиков — пистоле­тами, роту саперов, роту связистов, роту кавалеристов — карабинами; кавале­ристов, кроме того, шашками. В качестве головных уборов были стальные шлемы. Моросящий дождь собирался на шлемах в капли, которые затем мелкими струйкам стекали на мундиры.

Общее внимание привлекло появление на прекрасном коне в маршальской форме Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского, которому было поручено командовать парадом. Стройный, подтянутый — в то время ему не было и пяти­десяти лет, — он так и просился на картину.

Теперь уместно ввести читателя в некоторые особенности при проведении парадов на Красной площади. Это необходимо сделать, чтобы изложение динамики самого парада было понятно читателю. На Красной площади войска, кроме одного батальона, стоят лицом к мавзолею. Один же батальон готов по команде сразу начать движение от Исторического музея по прямой мимо мавзолея. Перед началом движения войска, стоящие лицом к мавзолею, должны сначала повернуться направо. По команде “Шагом марш!” они идут по направ­лению к Историческому музею, перед которым заходят правым флангом на основную прямую к мавзолею, сохраняя при этом дистанцию по отношению к первому батальону, уже начавшему движение по прямой. Одно дело заходить флангом, когда в шеренге четыре, восемь и даже десять воинов, и совсем другое, когда их двадцать. Тренируйся, не тренируйся — помарок не избежать. Все дело в том, каких помарок. Одно дело, когда солдат наступил впереди идущему на каблук, сбились с ноги, и другое, когда образовалась массовая толкучка. Если читатель с упомянутой особенностью разобрался, то все в порядке, если нет, то пусть прочтет еще раз.

А пока моросил дождичек, мы наблюдали, как заполнялись трибуны и на самом мавзолее, узнавая руководителей партии и правительства. Их появление гостевые трибуны встречали овациями, праздничными возгласами. Хорошо видел в центре трибуны на мавзолее товарища Сталина. Дождь про­должает мелко, мелко моросить. Раздается бой Кремлевских курантов — 10 часов. Из Спасских ворот на белом коне, как влитой, появляется принимающий парад Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, в парадном небесно-голубого цвета мундире, полностью заполненном орденами и медалями. Как говорится, ни одного живого (пустого) места! Встреча командующего и принимающего парад на лошадях, салют шашкой, краткий рапорт о готовности к параду, объезд войск и поздравления. В ответ несется нескончаемое “Ура-а-а-а!”. Все это сопровождается музыкой мощного сводного оркестра. Закончив объезд войск, Жуков поднимается на трибуну мавзолея и занимает место у микрофонов, рядом с товарищем Сталиным. Звучат фанфары: “Слушайте все! Слушайте все!”.

Речь Жукова была эмоциональной, яркой, достаточно короткой. Но во время речи дождь усилился, и на глазах небесно-голубой мундир, начиная с плеч, стал менять свой цвет на серый, опускаясь к поясу. Кто-то накинул на него сзади накидку, но было уже поздно, так как он изрядно промок. Дождь не жалел и нас, стоящих в строю.

И вот тот момент, когда раздается команда: “Шагом марш!”. Прохожу несколько шагов и не понимаю, в чем дело. Впереди идущее отделение и мое тоже начинают сбиваться с ноги, то есть один солдат шагает с левой ноги, а другой — с правой. Получается уже не строй, а толпа. Хорошо, что это по направлению к Историческому музею, а иначе был бы позор. Но в чем дело, что случилось? Оказывается, не слышно акцентированного удара больших барабанов, которые в военном оркестре определяют постановку левой ноги. Под акцентированный удар барабана все находящиеся в строю должны одновре­менно опускать левую ногу. Эту простую памятку закладывали в сознание каждому бойцу с самого начала тренировок. Но куда подевался акцентирован­ный, звучный, определяющий удар барабана? За время дождя кожа на барабанах отсырела, все удары стали глухими, одинаковыми. Кошмар, провал! Что делать? Почти толпой, кто правой, кто левой ногой, подходим к Истори­ческому музею и начинаем заход правым флангом. В этот ответственный момент раздается от угла гостевых трибун громкий зычный голос, во всю мощь глотки: “Левой! Левой!”. Солдаты налаживают ногу под этот голос, выравнивают шеренги. Музыка оркестра играет во всю мощь, а вместо нужного удара барабана раздается: “Левой! Левой!”. Эту команду подавал мощный по комплекции генерал, как говорили позднее — военный комендант столицы генерал-лейтенант Синилов. Не знаю, как дело было с другими батальонами, но для нашего — парад спас именно он. Всего за одного линейного до мавзолея мы взяли ногу, выпрямили шеренги и прошли как могли. (Линейными называются солдаты с винтовками, которые расставляются вдоль пути прохождения войск торжест­венным маршем и обозначают дистанцию между подразделениями). Сказать же точно, как мы прошли, не могу, ибо, находясь в строю, равнялся на грудь четвертого командира, такого же, как я, не отставая и не забегая вперед в шеренге. Всего какие-то секунды — и для нас парад закончен!

Позднее, когда пришлось участвовать в параде на Красной площади в составе слушателей артиллерийской академии имени Дзержинского (ныне Петра Великого), меня спрашивали: что было видно на трибуне во время парада Победы? Отвечал ранее и подтверждаю сейчас: “Грудь четвертого человека справа”. Все остальное мелькает, улавливается боковым зрением.

Дождь все продолжался. Для участников парада, представлявших фронты, их прохождение заканчивалось специально отработанным ритуалом по бросанию захваченных вражеских знамен к подножию мавзолея, то есть к ногам победи­телей. Из многих сотен знамен было отобрано 200 штук, которые несла спе­циальная рота. Под звук, дробь множества барабанов это зрелище было поистине потря­сающим! Но мы, участники парада, смогли это увидеть уже позднее, в кинохронике.

После сводных полков от фронтов парад продолжили войска Московского гарнизона. В составе этих войск был сводный полк Наркомата обороны, военные академии, за ними прошла конница, артиллерия и самоходные орудия.

Весь парад продолжался примерно часа два. Из-за дождя, который к этому времени усилился, демонстрация трудящихся была отменена.

Возвращались мы в казармы в довольно подмокшем виде. Чтобы подсу­шиться, использовали, в частности, утюги. Среди нас ходили слухи, что нам дадут два-три дня на отдых в Москве и ознакомление с ее достопримечатель­ностями. Но они не подтвердились. Видимо, слишком велика была нагрузка на подразделения московской администрации.

В этот же день, день парада, когда к вечеру прекратился дождь, на улицы и площади Москвы вышел народ и началось народное гуляние в честь Победы над врагом и в знак признательности Красной Армии. На следующий день в Кремле был устроен большой прием, на котором присутствовали участники парада (не все, конечно), а также приглашенные гости. Мне на этом приеме быть не пришлось. Там были военачальники, генералы и офицеры со значи­тельно большими заслугами. Известно, что прием прошел в исключительно торжественной, дружеской, праздничной обстановке. Было поднято и выпито немало тостов. Расходились участники приема из Кремля в утренние часы следующего дня.

Что можно сказать в заключение? Участие в параде Победы над фашистской Германией в городе Москве 24 июня 1945 года — это огромное событие в жизни каждого солдата, младшего командира, офицера, генерала, маршала Советской Армии. Не только потому, что он лично участвовал в этом истори­ческом параде, но и потому, что был представителем сотен и тысяч воинов, из которых на параде многих и многих не было, в том числе и тех, кто погиб на полях сражений во имя нашей Родины, во имя Победы.

Дорогой читатель! В заключение хочу сказать, что советская власть, социа­листический путь Родины, возглавленный партией коммунистов, обеспечили победу нашему народу в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов против фашистской Германии и ее союзников, а также обеспечили освобождение народов Европы от фашистской оккупации. Это неоспоримый факт. Отрицать его могут только враги России, в первую очередь русского народа, а также те, кто, как Иуда, готовы за тридцать сребреников (ныне долларов) продать не только Родину, но и мать родную. Но расплата рано или поздно наступит.

Так непременно будет.