Станислав ЗОЛОТЦЕВ

ЗАСТУПНИЦА НАРОДНЫХ МСТИТЕЛЕЙ

 

...Эту икону я увидел впервые (так мне тогда подумалось, что именно впервые) два года назад, когда привел своих московских друзей, приехавших в мой родной Псков, к храму святого благоверного князя Александра Невского. Храм сей — воинский, поставлен он был в 1908 году как полковая церковь, а в 1992 году, после полувека забвения и запустения, в нем вновь начались службы — и на каждой молитве можно увидеть либо псковских десантников из знаменитой дивизии, дислоцированной рядом, либо военных летчиков, либо пограничников, как в зеленых фуражках, так и в бескозырках: край наш вновь, как века назад и как в нашем веке после гражданской войны, стал порубежным. Зашли мы и в музей этого храма...

Множество различных редкостей, относящихся к истории нашей Русской церкви, собраны в маленьком тесном помещении музея, собраны радением и стараниями настоятеля воинского Дома молитвы протоиерея отца Олега Тэора и его добровольных помощников. Сам отец Олег и показывал московским гостям поистине драгоценные раритеты, свидетельства глубоко укорененной в народе и не вытравленной в нем православной духовности. Он направлял наши взоры то на уникальные кресты с финифтью, сбережен­ные в лихолетьях пожилыми прихожанками, то на ризу Иоанна Кронштадт­ского, то на мундир командира полка имени Александра Невского (этот доблестный офицер-“афганец”, Герой Советского Союза, передал свои “доспехи” музею перед отъездом в югославский “русбат”), то на дорожную Библию последнего русского императора...

Мне, бывавшему здесь не раз, бросилась в глаза икона, которой тут прежде не было: небольшая, сугубо домашняя, “список”-копия Казанской Божией Матери. Что именно канон Казанской чудотворной иконы воссоздал (не ранее конца XIX века) безвестный богомаз — о том приходилось лишь догадываться, доверяя твердому мнению пастыря: лишь лики Богородицы и младенца Христа не были скрыты на доске окладом и цатами, тоже домодельными, хоть и красивыми.

“Это — партизанская!” — с гордостью изрек о. Олег, заметив мое внимание к новинке церковного музея. И поведал, что эту Казанскую незадолго до того передал ему один немолодой пскович, не назвавший своего имени. Даритель рассказал, что она досталась ему от односельчан из Порховского района, где во время войны существовала целая “партизан­ская республика”, и в одном из отрядов народных мстителей хранился этот лик Пречистой...

В моем сознании слова “партизанская”, “Казанская” и “Порховский район” сразу же слились воедино, и размышления над святым ликом стали неотступно волновать сознание и душу. Еще несколько раз навестив музей, пристально вглядываясь в черты Заступницы, я убедился: когда-то, давным-давно, они, эти скорбно-нежные очи, это мудрое чело уже представали передо мной. И наконец вспыхнуло в глубинах памяти то, что запечатлелось в ней в самом раннем детстве…

Начало 1950-х, село Боровичи, верстах в двадцати от городка Порхова, кстати, тем же Александром Невским и основанного. Мои родители, учительствующие здесь, снимают в крестьянской семье половину избы (только что поставленной, псковская сельщина выбирается из послевоенных землянок). Каждый вечер перед сном хозяйка дома, пожилая, но еще крепкая баба Надя, становится в “красном углу” и зажигает лампадку перед иконой. Потом тяжело (ноги-то во время войны в болотах застужены и от многолетних крестьянских трудов распухли) опускается на колени и, глядя на лик женщины с младенцем, озаренный огоньком лампадки, начинает произносить слова молитвы. Они почти все совершенно непонятны для меня, малыша, но детский слух жадно впитывает их, и они навсегда входят в мою память:

“...Радуйся, врагов устрашение; радуйся, от нашествия иноплеменных избавление. Радуйся, воинов крепосте; радуйся, в дни брани забрало и ограждение. Радуйся, в дни мира живописный саде, увеселяющий сердца верных; радуйся, оружие, его же трепещут демони...”.

...Лишь через годы доведется мне узнать, что пожилая псковская крестьянка читала не просто молитву, обращенную к Владычице, — она произносила акафист именно в честь иконы Ее Казанской... И вот однажды, когда мы все вместе, и хозяева избы, и постояльцы, сидели за обеденным столом, к бабе Наде по какому-то делу зашел председатель сельсовета Иван Федорович, невысокий широкоплечий мужик с огромными, лопатистыми ручищами. Вошел, поздоровался со всеми и, глянув в “красный угол”, перекрестился. “Федорыч, — с удивлением спрашивает его мой отец, — вроде бы ты прежде в богомольстве замечен не был?”. Гость отвечает: “Верно, крестного знаменья давно не творил... Но на эту иконку не перекреститься — вот уж точно грех! Она меня от гибели спасла! Да и не меня одного ...”. И начинают они вместе, баба Надя с Иваном Федоровичем, рассказывать моим родителям об этой иконе.

...Первые год-полтора оккупации немцы не лютовали, а потом, осо­бенно после Сталинградской битвы, — началось. Боровичи не постигла судьба Красухи, псковской деревни, спаленной фашистами вместе с ее жителями, но многим боровичанам пришлось бежать в леса — из-за подозрений в помощи партизанам им грозили либо концлагерь, либо высылка в Германию на рабский труд. В одночасье ночью покинула свою избу (вскоре сожженную карателями) и баба Надя. В мешок наскоро положила кой-какой провиант, несколько теплых вещей — да сняла со стены икону с ликом Казанской Божией Матери. И через день была уже в глубине лесной глухомани, “за тремя озерами”, в партизанском лагере. А в землянке своей поставила святой лик... И перед очередной боевой вылазкой подошел к ней пожилой партизан-односельчанин: “Дозволь, Надежда, перед иконкой твоей помолиться...”. С той вылазки он единственный вернулся невредимым. И — пошло: сначала по одному, а потом и по нескольку человек стали народные мстители творить молитву Пресвятой Деве, уходя на задание...

“А что ж, ни комиссара, ни политрука у вас не было, никто не возбранял вам этой церковности?” — спросил мой отец Ивана Федоровича. “Так я и был от бригадного штаба политруком в нашем отряде назначенный! — ответил предсельсовета. — Но, сам знаешь, Николаич, разве против своего же народа можно тогда пойти было, да еще в таком деле?”. Тут баба Надя вставила свое слово: “А забыли рази — о ту пору с Москвы послабление пошло по части веры-то. Ить тогда Сталин и дозволил опять церквы открывать. Как Порхов слободили от немцев-то, так церкву и открыли, а до войны закрытая была!”.

Иван Федорович подтвердил: “Да, тогда антирелигиозные строгости послабее стали... Ну, я-то как коммунист единственным в отряде оставался, кто на эту иконку не крестился. А потом фрицы стали нас со всех сторон обкладывать. Мы раз передислоцировались — они нас нашли, второй раз место лагеря сменили — то же самое. Мы — на прорыв, раз, другой — не тут-то было: кольцом нас зажали, полегло ребят чуть не полотряда... Ну, тогда и я перед Казанской на колени встал: спаси, Заступница! И — прорвались, пробились, прямо на линию фронта, к частям нашим армейским вышли... Так что, говорю, грех мне был бы перед этой иконой крестным знаменьем себя не осенять...”.

...Пройдет несколько лет, мои родители переедут учительствовать в другой край нашей области. А потом настанет такая пора, когда “наш дорогой Никита Сергеевич” рявкнет на партсъезде: что ж это мы, в коммунизм с попами должны войти? И снова станут закрывать храмы и превращать их то в склады, то в клубы. И мне (слава Богу, единственный раз в жизни, больше таких ужасов в моем родном краю не было тогда) доведется увидеть, как в Пскове взрывают красивейший, в стиле барокко XVIII века, храм — именно Казанской Божией Матери. И этот кошмар сольется с другим: у крестьян начнут отнимать личный скот, душить новыми налогами чуть не за каждую козу. И помнится отчаянный рев коров, согнанных с личных подворий на скотные дворы и подолгу остававшихся там недоенными и некормлен­ными. Вот когда слова “крестьянство” и “христианство” вновь явили свою однокоренную суть...

...Но вот еще что окончательно убедило меня в том, что иконка Казанской в церковном музее — та самая “партизанская Заступница”. Мне вспомнились слова Ивана Федоровича, сказанные им в том разговоре, в избе бабы Нади: “А знаешь, Николаич, она и впрямь какая-то чудодейная, Казанская эта, — не проявляется!”. Отец не понял: “Как это — не проявляется?”. Предсель­совета усмехнулся и пояснил: “Перед тем как наш отряд расфор-мировали — кого по домам, кого в действующую армию, решили мы на память снимок сделать. Армейский фотограф нас и “чикнул”. А у Надежды-то в руках как раз наша Заступница была. Потом нам дали несколько фотографий: все стоим как живые, все хорошо вышли, а вместо лика Божией Матери — пустой квадратик. На всех фотках, веришь ли! Фотограф говорил: “Сам, дескать, не понимаю, как так получилось, несколько раз проявлял, а икону вашу будто кто-то то ли резинкой стирает, то ли смывает раствором каким. Не проявляется!”.

И я, и все мои московские гости запечатлели Казанскую своими фото-аппаратами, причем не только “мыльницами”, но и “никонами”, и другой могучей техникой. И освещение было почти идеальное. Но ни у одного из нас этот снимок не получился! Даже у знаменитого московского фоторе-портера на снимке виден лишь раскрашенный самодельный оклад. Внутри же него — желтовато-белая пустота... Не желает партизанская Божия Матерь повторять свой лик на мертвой фотобумаге!

Но не это главное. Теперь, через десятилетия, эта икона, поистине народная, крестьянская, защищавшая своим Святым Покровом людей, вставших на битву против захватчиков-иноземцев, снова в храме. В воинском. И воины наших дней обращаются к Ней с молитвами о защите…