Дебют

 

 

Виктор НИКИТИН

Человек у телескопа

Рассказ

 

Муж исчез из Ольгиной жизни. Он перегонял подержанные автомобили из Германии — заработки выходили приличные. Дела пошли хорошо, настолько, что он сначала задержался в Восточной Германии, а потом и в Западную перебрался, да так и остался там, прекратив писать домой письма и хоть изредка звонить, но самое главное — присылать вместе с очередным курьером деньги, позволявшие Ольге с маленьким сыном Вадимом если уж не хорошо жить, то по крайней мере не бедствовать. Последнее успешное возвращение мужа подвигло ее на увольнение с работы. Он и так ей говорил постоянно: “За что ты держишься? Увольняйся с этого молокозавода — копейки ведь платят. Всё равно ничего не потеряешь. Лучше дома сидеть, хозяйством заниматься — дешевле обойдётся”. Она и послушалась. Так и осталась ни с чем: без мужа и без работы. Курьеры из Германии испарились, друзья мужа со своими жёнами — тоже, а своих подруг она не завела. Родители, конечно, помогали; на бирже даже одно время состояла. Теперь жизнь свелась к существованию — до прозябания оставалось совсем немного. И она замкнулась в своём одиночестве. Вышло всё по поговорке: “Дешевле купишь — дороже возьмёшь”, которую часто повторяла Валентина.

Она начальником смены на приёмке молока работала, Ольга — в лаборатории, брала пробы сметаны, кефира, творога, делала необходимые анализы. Дружбой их отношения назвать было нельзя: просто общались на работе, никак друг друга не выделяя. С увольнением Ольги закончилось и это. А потом вдруг два года спустя, в марте, Валентина объявилась: позвонила Ольге по телефону домой — без всякого повода, кажется, просто так, чтобы напомнить о себе и узнать, конечно же, о том, как живёт её бывшая коллега. Надо же, и телефон мой для этого узнала, удивлённо подумала Ольга: она уже прочно тогда засела в добровольной изоляции. В разговоре выяснилось, что Валентина по-прежнему работает на том же молокозаводе, в той же должности. Выдала целый ворох ненужных Ольге новостей, поведала ей о людях, которых она успела позабыть. Обещалась зайти в гости — творогу принести, сметанки. Ольга покорно продиктовала свой домашний адрес, надеясь, что подобной глупости не случится, но уже через неделю, в субботу, в некотором смущении принимала нежданную гостью у себя. Впрочем, в не меньшей степени была смущена и Валентина. Загадочно улыбалась. Выглядела она странновато: в коричневом мужском свитере, чёрных брюках, заправленных в сапоги; какие-то пресные, похожие на солому волосы, стриженные под горшок; даже, кажется, ещё пучки в разные стороны торчали. Ольга вдруг подумала, что она вообще всегда казалась ей странноватой, но почему — она не могла сказать. На работе они одевались одинаково: в белых халатах, колпаках; в другом виде Ольга её не видела. Что еще? Ничего определённого. Но всё же...

Шестилетний сын Ольги Вадим, очень впечатлительный и резвый мальчик, сразу дал пришедшей к ним в гости тете прозвище. “Это просто Федя Федёвкин какой-то!” — сообщил он маме с притворным ужасом. Ольга укладывала сына спать — его неожиданное определение её позабавило. Кто такой Федя Федёвкин, почему именно Федёвкин, — она не спросила. Вернулась на кухню, чтобы продолжить посиделки.

Мысленно она уже согласилась с сыном: да, это Федёвкин; принёс творогу и сметаны; сидит ссутулившись на табурете и попивает чаёк, изредка посмеиваясь. Лицо простецкое, открытое и вместе с тем хитроватое. Но ещё прежде чая выпили по рюмочке, вспомнили, как хорошо было прежде. Валентина сказала, что постарается помочь Ольге с работой. Ей самой, наверное, придётся скоро увольняться: пришёл новый начальник, ставит своих людей. Но это даже к лучшему. Она найдёт себе место посолиднее. Тогда сразу же и об Ольге позаботится.

Расставались со взаимными уверениями в необходимости встречаться. И перезваниваться, конечно.

Целых два месяца прошло, прежде чем Ольга снова услышала голос Валентины по телефону. Сама даже и не подумала ей позвонить. Зачем? И вообще забыла о её визите. Продолжала прощаться с иллюзиями. Однажды смотрела по телевизору программу, в которой рассказывалось о нелёгкой судьбе популярной певицы. Проникновенный и печальный женский голос с мно­гозначительными паузами и многочисленными вздохами рассказывал о том, как безденежно и голодно жилось будущей эстрадной звезде, и даже сейчас ей приходится испытывать немалые трудности. Певица при этом выглядела очень холёной; пальцы рук, которые она нервно ломала, были усеяны кольцами и перстнями; шею обрамляло дорогое ожерелье искусной работы; роскошный дом, в котором она жила за городом, менее всего походил на полуразвалившийся дачный сарайчик какой-нибудь задёрганной жизнью пенсионерки. Тихий голос ведущей программы тем не менее продолжал взывать к сочувствию. Они сидели в уютной гостиной, “звезда” и ведущая, горела свеча у них на столике, и было очень хорошо видно: даже пламя этой свечи, даже тень от него, отбрасываемая на их лица, и те стоили больших денег. И Ольга чуть не заплакала — оттого, что её обманывают, нагло ей врут: “Ну почему, почему, если у людей есть деньги, я должна на это смотреть?”

В таком душевном состоянии и застал её звонок Валентины. Трубку снял расторопный сын. Узнал её сразу: “Мам, это Федёвкин тебя!” “Тише ты, не кричи так... Какой Федёвкин?” — Ольга сразу не сообразила. “Ну, тот, который приходил тогда...”

Разговор вышел недолгим. Начало было с вкрадчивой улыбкой, которую Ольга сразу увидела перед собой и узнала; потом голос Валентины окреп, и невнятные ответы Ольги только придавали ему силу. Валентина предложила посетить её дачу: “Это недалеко от города, туда автобус ходит. Вместе поедем”. Слово “автобус” всё вдруг открыло, заставило вспомнить, почему Ольга и прежде считала Валентину странной.

Когда они работали вместе, Валентина рассказывала, как она проводит выходные. Одним из любимых её занятий было прокатиться вместе с дочкой на автобусе шестого маршрута (тогда он ещё ходил), которым управлял знакомый водитель, из конца в конец и обратно. Она на полном серьёзе, с какой-то непонятной радостью рассказывала, как они выходят из дома после завтрака, садятся на улице Путиловской в автобус и катят по кругу. Разве не странное увлечение?

На встречу с Валентиной они опоздали. Не доехали одну остановку, вышли по ошибке и теперь двигались словно под перекрёстным огнём. Мальчишки взрывали петарды. Вадим заинтересованно вертел головой по сторонам, но Ольга тянула его за руку, вздрагивала от неожиданных разрывов — никак не могла привыкнуть.

Валентина выглядела оживлённой; та же копна волос на голове, тот же свитер, вместо брюк, правда, джинсы; в кроссовках, потрёпанная спортивная сумка в ногах. Баба неопределённого возраста. “А ведь ей лет тридцать, наверное, — подумала Ольга, — как и мне”. “Автобус только что ушёл, — весело сообщила Валентина. — Следующего будем ждать. Зато первыми будем”.

Вадима оставили сидеть на сумках, а сами отошли к соседним ларькам купить бутылку минеральной воды. Светило солнце; было и прохладно, и жарко одновременно. Ещё задержались немного, разглядывая витрину. И тут неожиданно Ольга услышала за спиной: “Мужики, два рубля не найдётся?” Она удивлённо обернулась: это к ним обращаются? Валентина ответила коротко: “Нет”. У спрашивающего человека не было лица – только синяки, шрамы и порезы. У него даже дыхания не было. Ни на что не претендуя, шатаясь, поплёлся дальше. Валентина скорчила игривую физиономию, молча пожала плечами, показывая Ольге: вот, мол, чудила ещё объявился! Но Ольге стало неприятно: кто это — “мужики”? Разве не видно, кто она? Разве можно её перепутать с мужчиной? Это всё из-за Валентины, решила она, из-за того, как она мужиковато выглядит. Вот уж действительно Федя Федёвкин! С ней ещё в историю поневоле попадёшь!

Вадиму не было скучно. Котёнок откуда-то взялся, тыкался симпатичной мордочкой в сумки. О ноги Валентины стал тереться, спинку выгибая, а она: “Ну что, ты тоже два рубля пришёл просить?”

В автобус Ольга садилась с испорченным настроением. Над ними стояли, висели. Вадим пальцами барабанил по стеклу, что-то сдержанно гудел — в таком возрасте всё интересно. Ольга вздохнула — душно, ощущая его тяжесть на коленях, как единственное в этом автобусе, что ей несомненно принадлежит. Рядом Валентина; ей, казалось, здесь принадлежало всё: руки уверенно держатся за спинку следующего кресла, будто на командном пункте восседает. Ну, это понятно: привыкла раскатывать на своей “шестёрке”. Впереди них парень сидел, деловой, видно, очень, а ещё туповатый; он долго и нудно разговаривал по мобильному телефону, постоянно вставляя словечко “короче”. А сбоку Валентина своё нашёптывала — какой-то запутанный рассказ о своей знакомой, которая старше ее, и дочери этой знакомой — никак не отважится девушка на замужество, всё выбирает. “Мать не слушает — это ясно, как противодействие у неё. У меня ведь тоже глаза есть, смотрю — парень нормальный, не типчик, но и не босой. А то ведь знаешь, как бывает: поглядишь и сразу видно — так себе, трёп один, песня щегла. Я её и спрашиваю: “Вера, ну что тебе ещё надо?” А она мне заявляет: “Походка мне у него не нравится”. Я говорю: “Какая походка?” А она: “Да какая-то она у него борцовская”. “Какая?” — говорю. “Борцовская...” Понимаешь, Оль, я просто обалдела! Ну, говорю, ты даёшь, Вера! У нас у президента походка борцовская, и ничего страшного. Выходи замуж и не думай! Он, может, тоже у тебя человеком станет!”

Доехали в возбуждённом состоянии — по разным, разумеется, причинам. Открывшийся пейзаж заставил в нетерпении приплясывать Вадима: “А где ваша дача?” Вдоль шоссе тянулся лес, вниз шёл травянистый спуск — гнездились сады, торчали крыши, сирень повсюду выставляла свои кисти. Валентина вела их к дубам, высившимся справа. Только тут наконец посвежело, и у Ольги прекратила болеть голова. Стали спускаться — чуть ли не бегом. Ольга волновалась из-за Вадима. Потом пришлось ещё и карабкаться по противоположному склону — так выбрались на другую сторону. Дача Валентины оказалась вполне приличным домиком. Долго не могли справиться с замком у калитки. Валентина посетовала: “Вот что значит не была полгода”. Наконец открыли, вошли в дом. Некоторое запустение, царившее внутри, придавало ему оттенок таинственности. “Главное, окна целы”, — подвела итог осмотру Валентина.

Немного поворошили прошлогоднюю листву в саду, а потом развели костёр, чтобы испечь картошки и поджарить сосисок. Когда потянуло дымком и затрещал хворост, Ольга вдруг успокоилась. Теперь она была даже рада, что её вытащили из дома. И в самом деле, чего так волновалась? Глядя на то, как охотно возится с сучьями Вадим, она сообразила, что до сих пор ни разу не поинтересовалась у Валентины её семьёй — мужем, детьми, — вообще ничего об этом не знает. Чувство неловкости удерживало от расспросов. Однако молчание между ней и Валентиной затягивалось. Маячивший перед глазами обеих деятельный Вадим, хлопотавший у костра, очевидно, наводил в эту минуту на одни и те же мысли. И Валентина поведала, что у неё есть дочка трёх лет, забавный ребёнок, уже со способностями, как отметили воспитатели в детском саду, так и сказали: “Девочка у вас с изюминкой, необыкновенная”, так и заявили после одного утренника, где она выступала, стихи читала и танцевала, рисует ещё хорошо, в общем, есть у неё артистические задатки, только развивать надо, и уже в лицах может показать, кого по телевизору увидит, так здорово копирует, просто умора, и муж тоже радуется как дитя, в шутку даже объявляет, когда она начинает заводиться: “Выступает заслуженная артистка Маша Петренко!”, а та и рада стараться, чтобы только похвалили...

Про своего мужа Валентина успела рассказать совсем немного, но c тем же нараставшим воодушевлением, которому, казалось, не будет конца: и отец он заботливый, и муж замечательный, занимается научной работой, в университете преподаёт, астрофизик, у них даже дома, на балконе, специальная подзорная труба стоит, телескоп небольшой, вот в него он и наблюдает за звёздами... И не договорила, подхватилась неожиданно и предложила: “Давай в овраг спустимся? Знаешь, как там интересно!” Вадима не взяли с собой, потому что спешили, не спускались — кубарем скатывались в резвом и головокружительном беге. Потом с хохотом падали в траву. Раскрасневшиеся, запыхавшиеся, переворачивались на спину и глядели в небо — высокое, полное резкой синевы. Каждая травинка, казалось, звенела. Воздух можно было попробовать губами и снова отпустить на волю. “А давай кричать?” Валентина была возбуждена, её распирало от невероятного удовлетворения. “Зачем?” — не поняла Ольга. “Тут эхо звонкое, раскатом проходит”. — “Не надо, и так хорошо”. — “Ну что тебе, жалко вместе со мной крикнуть? — настаивала Валентина. — У тебя вообще никогда не возникало такого желания?” — “Да нет”. — “Ну, просто крикнуть, потому что так хочется?” — “Ну, правда, нет”. — “Тогда смотри!”

И она крикнула, что было силы: “Ольга-а-а!!!” Эхо проскакало по холмам, отразилось от соседних домов и отозвалось уже внизу, дальше, где овраг терял свои очертания, растворяясь в полях.

“Дура, ты что делаешь?” — испугалась чего-то Ольга. “Да кого ты боишься, соседей? — возразила ей Валентина. — Не хочешь вместе со мной кричать, я одна буду!” И снова выдала громогласное “Ольга-а-а!!!”, а потом: “Вади-и-м-м!!!” Ольга не выдержала, поднялась, отряхиваясь: “Слушай, я наверх пошла!” На холме показался сын — замахал им руками.

Валентину ничем нельзя было сбить. Накричавшись вволю, она не скрывала неумеренной радости, так что можно было заподозрить, что причина тут кроется в чём-то ином, недоступном разумному пониманию. Но Ольга не стала об этом задумываться. День клонился к вечеру. Домой они возвращались, как герои в школьном сочинении, — “усталые, но довольные”.

С этого дня почти каждые выходные Валентина приходила в гости к Ольге. Перед этим всегда звонила по телефону. Часто Вадим успевал взять трубку: “Ма, это Федёвкин тебя”. “Дурачок!”. Ольга ласково сердилась, затем прими­рялась с неизбежным; отказывать она не умела: “Ну, конечно, заходи!” Всё это представлялось ей не то чтобы назойливым, но не очень-то нужным. Сметану и творог, которые Валентина считала своим долгом им приносить, они почти не ели.

Усаживались под вечер на кухне, как обычно, да так и просиживали за разговорами часа три-четыре. Сначала чай, кофе, а потом, под настроение, когда монологи Валентины вдруг находили точку обоюдного интереса и уже складывались в непринуждённую беседу, могли и по рюмочке выпить из стародавней, ещё из Германии привезённой (вот и пригодилась!) бутылки коньяка, а больше и не надо было. Ольга оживлялась, забывая о своей отчуж­денности, которая кормилась одиночеством. Валентина тогда менялась, кивала согласно: “Вот и я то же самое говорю”.

После такого согласного и насыщенного вечера у Ольги только усугублялось ощущение законченной пустоты. Валентина, скорее всего, сама того не ведая, спасала её, как могла. И однажды пригласила Ольгу в гости к себе домой. Подробно рассказала, как добраться, описала дом, в котором живёт, окна, что выходят на проезжую часть, балкон на седьмом этаже, а на нём — труба стоит подзорная на треноге — мужнина обсерватория.

Так, по описанию, Ольга всё и увидела, когда прошла от автобусной остановки, и даже более того — за этим телескопом фигуру мужа Валентины заметила. Дверь квартиры открыла сама хозяйка. И сразу — на кухню, чтобы не мешать: “А то он сердится”. Шёпотом, почти на цыпочках. На кухне уже стол накрытый — ждала, готовилась. “Его трогать не будем, он у меня человек серьёзный, занятой”. Ольга вспомнила про “изюминку”, спросила: “А где дочка?” Валентина придвигала к ней коробку конфет: “Угощайся... Она у бабушки”. Ольга начинала согласно кивать под возобновлённый монолог Валентины и вдруг с опозданием поняла, что на кухне они не одни; какое-то явственное шевеление и даже вздох слева от неё и повыше заставили её скосить взгляд; не расставаясь со своим занудным, поддакивающим “угу”, она обнаружила стоящую на холодильнике клетку с большой и надменной, как ей показалось, птицей. Валентина привычно молола про то, как “у нас на молокозаводе”, а Ольга ни с того ни с сего озадачилась тем, что никак не могла вспомнить, что это за птица. Улыбнулась невпопад и повела рукой: “Слушай, а это...” “Это попугай наш, Викентий, — объяснила Валентина. — Его муж из командировки привёз”. Ну да, настоящий попугай. Внушительный загнутый клюв. Неправдоподобно яркая красная голова, такие же зелёные крылья, и голубое в нём есть, и жёлтое — все цвета радуги уверенно расположились.

Какая же я дура, подумала Ольга. Викентий глядел на неё строгим, немигающим взглядом; молчал, пожалуй, презрительно и на подначки хозяйки сказать что-нибудь для непутёвой гостьи так и не купился. Муж тоже ей не представился: на кухне так и не появился, ни разу не отвлёкся от своей работы.

В коридор выбирались уже как опытные заговорщики, прощались, словно о конспиративной явке договаривались. Едва перейдя улицу, в подступающих сумерках Ольга оглянулась на дом Валентины и снова приметила знакомую, склонённую над трубой фигуру — его упорству оставалось только поражаться.

Они продолжали общаться все лето. В цирке вместе с детьми побывали. Наконец-то Ольге показали “изюминку”. На Валентину совершенно она была непохожа. “Девочка у меня в мужа”, — заявила Валентина. Maшa оказалась смуглым, довольно упитанным и молчаливым ребёнком. Кажется, ни одного слова не произнесла за всё время представления — ни до того, когда встретились на улице, ни в антракте, когда ели в буфете пирожные и пили лимонад, ни после всего. Таращила глаза с открытым ртом на Валентину и Ольгу. От Вадима вообще пряталась за маму, но тот и сам не проявил к ней ни малейшего интереса, и когда Ольга потом спросила его, почему он не подошёл к девочке, услышала в ответ: “Охота мне с малышнёй возиться!” В чём состояла “изюминка” Маши, Ольга так и не узнала. Ну, может быть, когда Маша вернётся домой, подумала она, там и даст себе волю, раскрепостится и покажет папе с мамой их, Ольгу и Вадима, в лицах, порадует родителей.

Затем был пикник в парке у стадиона “Динамо”. Маша на этот раз визжала как резаная; затихала, зарёванная, на минуту-другую и снова заливалась слезами. Мяч ей в руки совали, ведёрко с совочком — ни в какую. “Хочу домой!” — вот и голос прорезался. Насилу успокоили её тем, что свернули после безуспешных попыток наладить воскресный отдых свои одеяла и попрощались с зелёной лужайкой. Тогда же, ещё до детской истерики, Ольга в разговоре случайно обронила, что, мол, всё в городе сидим, а лето проходит, и хорошо бы выбраться куда-нибудь на природу, позагорать, искупаться в реке. Валентина с радостью ухватилась за эту мысль. Душной, заполненной людьми электричкой они добрались до Усманки; на этот раз без Маши. Теперь удивляла Валентина: в воду не полезла, сослалась на плохое самочувствие; покуда Ольга с Вадимом плескались, просидела целый день на солнцепёке в джинсах и майке, кидая в реку камешки с берега. Когда Ольга разочарованно заметила ей: “Зачем тогда приезжали? Надо было отменить”, она ответила: “Да ладно, раз уж договорились. А то когда ещё случай представится?”

И точно — больше на природу уже не выезжали. Сидели на кухнях – у Ольги преимущественно. Зашли однажды и к Валентине. Ни мужа, ни “изюминки” дома не было. Про мужа уже и неловко было Ольге спрашивать. Не видела его ни разу. Раза два Ольга слышала его сухое покашливание — в те минуты, когда Валентина отлучалась из кухни, в его комнату. Потом, в коридоре, видела полоску света под прикрытой дверью, за которой ни разу не довелось ей побывать. Когда уходили из кухни, Валентина заговорила о новой работе: нашлось-таки ей место, может быть, теперь и для Ольги что-нибудь подыщется — новая линия йогуртов создаётся, импортная, немцы, кажется, приехали производство налаживать. “Трепло!” – вдруг услышала Ольга; Валентина прервалась на полуслове. И ещё: “Хватит врать!” Голос игрушечный, с присвистом. Попугай Викентий! “Замолчи!” – попыталась урезонить его Валентина, но куда там: раскачиваясь на жёрдочке, упорно желая переговорить Валентину, Викентий разболтался: “Трепло! Хватит врать!” “Да угомонишься ты!” — вскричала она. Викентий не уступал. И тогда она накрыла его тряпкой.

Этот вечер закончился раньше обычного. В коридор выходили, как всегда, осторожно, чтобы пол не скрипел. Валентина, по своему обыкновению, говорила шепотом, потом вдруг спохватилась и хлопнула себя по лбу, громко рассмеявшись: “Надо же, привычка… Решила, что муж дома!”

Наступила поздняя осень. Выпал снег, ударили морозы. Валентина позвала Ольгу на каток: “На коньках катаешься?” У неё был абонемент, а после катка она иногда посещала сауну; ей там массаж делали, парень знакомый. И она призналась Ольге (та без Вадима была, закапризничал, не захотел), что этот массажист — её любовник, духи ей недавно подарил французские, и она теперь не знает, куда их дома от мужа спрятать, таскает с собой в сумке... В раздевалке показала: блестящая упаковка, флакон изящный. Аромат Ольгу душил. Вернулись к бортику, поправили на коньках шнуровку. Валентина предложила: “В сауну со мной пойдёшь?” Ольга отказалась. Домой возвра­щалась одна, думала обиженно, глотая холодный ком в горле: везёт же таким — и муж у неё есть, и любовник... почему? Вспомнила её низкую, плотную фигуру. Медвежью походку. Федёвкин. Вылитый Федёвкин. Разве может это нравиться мужчинам? В штанах постоянно ходит. Ни юбки на ней, ни платья ни разу не видела. Ещё и французские духи не знает, куда прятать!

После похода на каток прошло две недели, а Валентина почему-то не объявлялась. Хотя понятно – любовник… Другие заботы… А у Ольги свои: подошвам её зимних сапог пришлось делать профилактику в мастерской. У прилавка Ольга увидела бывшую работницу молокозавода. “Да, — сказала та после нескольких минут общих воспоминаний, — ты слышала, что с Валентиной случилось?” И рассказала ей всё, всё, всё или почти всё, потому что одно предложение цепляло другое, а к нему возникал вопрос, а ответ был намного сильнее и беспощаднее вопроса; ответы множились и широко раскрывали Ольге глаза, и у неё падало сердце, и ей хотелось найти оправдание, и застревали какие-то бесполезные слова во рту, в нём накапливалась горечь... Если по порядку, то картина вырисовывалась такая: Валентина в лаборатории, на работе, надышалась кислотой, когда анализы делала, прямо в руках у неё бутыль с кислотой лопнула, обожгла руки, теперь она на больничном, у неё и так инвалидность, ещё раньше получила, тогда ногам от кислоты досталось, с тех пор только брюки носит; мужа у неё никакого нет и никогда не было, потому что замуж она не выходила, детей — тем более; словом, всегда Валентина одинокой была, а тут ещё это...

Дома Ольга спросила Вадима: “Мне никто не звонил?” Сын покачал головой. Ольга вспомнила, что у неё всегда было какое-то к Валентине недоверие. Слишком она была настойчивой, словно хотела что-то доказать. Теперь понятно, что главным образом себе. Ведь она тоже спасалась.

Обида и злость прошли. Ольга взяла телефонную трубку и тут же опустила её. Дура, номера её так и не удосужилась запомнить! Думала не долго, поехала к Валентине. Когда вышла из маршрутки, сразу посмотрела на балкон: трубы там не было. В квартиру звонила короткими и длинными звонками, потом стучала. Вышла соседка: “Вы к Валентине?” — Крашеная блондинка, немного постарше. — Так её нет дома”. Сзади женщины послышались скорые шлепки бойких ног. “Мама, кто к нам пришёл?” Любопытная девочка выглянула из-за ног. “Изюминка”, — улыбнулась ей Ольга. “Кто?” — не поняла женщина, а Ольга спросила: “А где она, вы не знаете? Я её подруга”. “На нашей даче, за городом, — принялась объяснять женщина. — Зимой дача всё равно пустует, а жить там можно, печка есть. Валентина нам всегда помогает, и за ребёнком присмотрит, когда мы с мужем уезжаем... Постойте, а вы знаете, как туда добраться?”

Снегу за городом было море. Ольга спешила, оступалась с узкой, протоп­танной дорожки и проваливалась в сугробы. Пустынная белизна резала глаза. Вот и овраг. Дом с искрящейся на солнце крышей, дым из трубы. Благосло­венная, изначальная тишина. Мороз возбуждал. И тут Ольга почувствовала, что у неё появилось нестерпимое желание крикнуть. Заголосить самым отчаянным, сумасшедшим криком. Чтобы слышно её было на многие километры вокруг. И она крикнула изо всех сил: “Валентина-а-а!!!” И стала ожидать, когда эхо ещё раз, уже с той стороны, отзовётся ей встречным криком.