|
НЕ ПЛАЧЬТЕ, РУССКИЕ, МЫ — есть!..
ПАМЯТИ РЕДАКТОРА ОТДЕЛА ПОЭЗИИ Как всякий поэт, Геннадий Касмынин был немного актером. Невозможно забыть, как обычно, придя на работу, он часа три сидел в своем кабинете над рукописями, тщательно вычитывая, внося редактуру, принимая или отвергая, а потом тихим шагом поднимался на второй этаж в отдел прозы, и мы безошибочно узнавали его по шагам. Он медленно входил, чинно здоровался, садился, закуривал и начинал неспешный разговор, который чаще всего переходил в его монолог, обычно — лирический. Он рассуждал о русской природе и о природе русского характера с чувством, с толком, с расстановкой, так, словно актер, в общих чертах выучивший свой монолог и впервые опробующий его на избранных зрителях. И всякий раз его было интересно послушать. Потом некоторые из этих размышлений узнавались в его поэтических строках. Проверив на нас, он решал, что достойно поэзии, а что достойно забвения. Он мечтал сыграть одну-единственную роль. Не просто так, а всерьез мечтал, что когда-нибудь некий хороший режиссер увидит его и воскликнет: “Батюшки! Да ведь это настоящий Тарас Бульба!” И загорится снимать фильм по непревзойденной повести Гоголя. А Геннадий Григорьевич и впрямь очень был похож на полковника Бульбу. Крупное телосложение, вес, осанка. Силища в нем была невероятная. Он мог взять человека, на вытянутых руках приподнять его и так переставить через невысокий заборчик. А как превосходно он читал монолог Тараса Бульбы “нет уз святее товарищества”! Не знаю, смог бы он сыграть роль... Скорее всего — вряд ли. Но мечта была красивая! Как поэт он медленно, но неуклонно шел к вершинам творчества, и все видели, что с возрастом он будет расцветать все больше и больше. Увы, этому не суждено было осуществиться. Без поэзии он не мыслил своей жизни. Непревзойденно читал “Прощальную песню” Рубцова, не форсируя, не надрываясь — “Я уеду из этой деревни...”, но когда он доходил до последних слов “Мама, мамочка! Кукла какая! И мигает, и плачет она...” — трудно было не мигать и не плакать. Как редактор отдела поэзии он был, несомненно, незаменим. Трудно себе представить человека, который бы с таким вниманием относился к своим авторам, не унижая неудачников и не перехваливая тех, чьи стихи становились украшением журнала. Искренне радовался любому талантливому новичку. Он терпеть не мог амикошонства и любил, чтобы все называли друг друга по имени-отчеству, ибо есть величественная красота в этом старинном русском обычае. Геннадий Григорьевич медленно шел к осознанию Бога. Будучи некрещеным, бывало, подолгу беседовал о христианстве, готовясь к принятию таинства крещения основательно. К сожалению, окончательным толчком к этому шагу стала болезнь, внезапно нагрянувшая. Отец Ярослав Шипов, совершая обряд, назначил меня крестным отцом. Так у меня появился крестник по возрасту на одиннадцать лет старше меня. Крестник, которому недолго оставалось жить на белом свете, исповедоваться и причащаться. Единственный из моих крестников, которого я продолжал называть по имени и отчеству. И лишь за несколько дней до кончины, когда он лежал и не мог даже говорить, я позволил единственный раз в жизни назвать его Геночкой. В редакции в нем души не чаяли, и когда его не стало, быть может, лишь сынок Денис и жена Саида убивались по нем больше, чем сотрудники “Нашего современника”. Главный редактор тогда сказал: “Теперь мы еще больше стали семьей — у нас появился дорогой усопший”. С той поры прошло пять лет. Царствие небесное рабу Божию Геннадию! Вечная память тебе, дорогой Геннадий Григорьевич!
Редактор отдела прозы
* * * То на Западе, то на Востоке Над Россиею солнце встает, — Это разных наречий пророки На славянский слетаются мед.
Наедятся, напьются до рвоты И с похмелья над ухом жужжат: Ваше солнце встает, обормоты, С нашей помощью там, где закат.
Мы на Запад глядим оробело, Что-то светится там, и давно: То ль реклама про женское тело, То ль про нашу дебильность кино. Как-то странно восходит светило... А пророки с Востока тотчас, Люди тонкие, вякают мило: Ваше солнце всегда восходило И взойдет, как обычно, от нас.
Мы со скрипом от Запада шеи Повернули, глядим на Восток: Может, нам обойдется дешевле Азиатских восходов восторг.
Дым рассвета прозрачен и редок, В улье облака розовый мед. Знал крестьянин, наш праведный предок: Над Россиею солнце встает.
Для детей белобрысых, для пашен И для нас, если так и решим: Небосвод, и да будет он нашим! Наше солнце не будет чужим.
* * * Теряю каждый день по дню, А ночью — по звезде, Друзей теряю и родню В Твери, в Москве, везде.
Земля скупа и не вернет И малости назад. Весной теряю старый лед, К зиме теряю сад.
Остановлюсь и оглянусь: Не видно никого. — Верни хоть что-нибудь мне, Русь! — Вот ветер, на его.
Вот пыль тебе, вот зной, вот град, Вот поле, вот и плуг, И длинный перечень утрат, Прощаний и разлук.
И чтобы ты когда-нибудь Был рад потере сил, — Вот смерть тебе и к смерти путь. Он долог, как просил.
МОЛЕНИЕ НАПОСЛЕДОК Гнездо в деревне разорю, Швырну солому с крыши — вьюгам, Себя в стаканы разолью, Раздам друзьям, плесну подругам.
И не откажется никто, И выпьют все, и в суматохе, Чужие похватав пальто, Погибнут без вести в эпохе.
Метель, метель, стели постель, Я упаду на пух сугроба. И лапником укроет ель Кумач безвременного гроба.
Так быть могло, и шло к тому: Однажды я из дома вышел, — И жив еще, и не пойму, Как уцелел, поднялся, выжил.
А зренья нет, и слух не тот, И холодно в соломе солнца, Одна печальница и ждет Меня из странствий у оконца.
Иду по небу, как по льну, Через приветы и проклятья, К тебе прильну, к земле прильну И не разжать уже — объятья...
ПОДСОЛНУХ Мальчишка, чуть из колыбели, У папки просит: “Сделай меч...” И дышит запахом шинели С его разжалованных плеч.
На глине, супеси, подзолах Не быстро вырос паренек: Среди подсолнухов — подсолнух, Для деда с бабкой — огонек.
Когда в стране вскипели споры И разъярились голоса, Он защитил свои просторы, Свои деревни и леса. Упал, простреленный навылет, На Красной Пресне в октябре, И по нему рябина выльет Всю кровь, все слезы на заре. Над поминальною закуской Не произносим слово “Месть!”... Таким он был, обычным русским. Не плачьте, русские, Мы — есть!
РУССКИЙ НАРОД Жует и бороду лохматит, И собирает крошки в рот, — Еще живет...
— А, может, хватит? Ведь тыщи лет тебе, народ. Поди, устал, пора на печку Иль прямиком в уютный гроб. Венок оплатим, купим свечку, Попов заставим, пели чтоб. Не сомневайся, честь по чести Зароем в землю — прикажи!
Живет. И ластится к невесте. И подновляет этажи. Не собирается в могилу, Еще не старый он казак. И копит, копит, копит силу И молодеет на глазах.
Ты погляди, какие лица Сияют славой, просто шик! На тыщи лет, как говорится, Еще нас хватит, гробовщик... СЛЕД ПО СЛЕДУ Остались ноги у колосса, И голова цела, хотя С колес Россия на колеса Перемещается, кряхтя.
Из века в век одно и то же... Какие жуткие в ночи Из-за бугра к нам лезут рожи, И мы их бьем о кирпичи.
Бывало, встанем на колени И восхищаемся кнутом, И тут встает над нами Ленин, И что с того? И что потом?
Куда ни гляну, где ни еду, В какие дебри ни вхожу, — Пересекаю след по следу, По кругу заново кружу.
И не понять, какая сила И кем нам заново дана, Чтоб устояла ты, Россия, И ныне, в э т и времена.
Меняешь путь, меняешь рельсы, Хоронишь мертвых и живых И учишь нас: точнее целься И бей врага под самый дых.
И не велишь себе перечить, Когда грядущее темно. Прощай, Россия! И до встречи! Конечно, если суждено. |
[В начало] [Содержание номера] [Свежий номер] [Архив]
"Наш современник" N9, 2002 e-mail: mail@nash-sovremennik.ru |